Птичьи лица. Елена Лебединская

Я почти кожей ощущаю его липкий страх.

      Маска отвешивает согласные кивки.

      Она его чует тоже.

      Крепкие пальцы Шарля перебирают пузатые колбы, сталкивая звенистые блики. Перетирают в ступе пахучие травы. Тимьян, мята, можжевельник. В воздух выплёскивается резкий запах уксуса, перелитого в ванночку, куда Шарль погружает часть трав. Вторая порция отмачивается в розовом масле. Спешить нельзя. Пока травы настаиваются, Шарль натягивает длинное (от шеи до лодыжек) платье из вощёной кожи. В ноздри и уши суёт губки, жирно пропитанные ладаном с розмарином. Смазывает руки, лицо и шею винно-чесночной настойкой, остаток опустошает залпом. Доктор не столь заботится о собственной безопасности, сколь думает о десятках тех, кого предстоит лечить после. Чем осторожнее Шарль будет сейчас, тем больше удастся спасти. Или отсрочить неминуемое.

      В саквояж убираются инструменты для пускания крови, банки с лягушками, настои. Наступает черёд маски. Я вздрагиваю, та зло ухмыляется.

      На дно клюва, прикрывая вентиляционные отверстия, доктор вминает сухие травы, затем травы, смоченные в растворах, после – снова сухие. Водружает маску на голову, закрепляя ремнём. Кажется, маска рада. Рада вцепиться когтями в череп, врасти корнями в мозг, обрести тело.

      Широкополая шляпа и перчатки завершают образ.

      …

      Когда-то я видела совсем другие маски. Яркие, карнавальные, с перьями и пайетками маски пестрели на радостных лицах, танцевали, кружили под звуки скрипок, флейт и контрабасов блистательным хороводом, овеянным флёром таинственности и веселья.

      Мы приехали с родителями в Венецию на карнавал. Сотни людей в роскошных нарядах запрудили старинные улочки. Узкие гондолы, до отказа наполненные гроздьями пышно разодетых горожан, скользили по воде, ведомые полосатыми гондольерами, такими же незаметными функциями, как оранжевые конусы для временной разметки на дорогах. В мире пенного празднества гребцы – всего лишь аутентичная подставка под бокалы с шампанским.

      Хрупкие, ажурные палаццо, парящие над каналами, предстали продолжением расшитых диковинными узорами масок. Строения были невесомее самих вод, а воды, напротив, казались твердью.

      Я украдкой присела на корточки дотронуться до колеблющейся тверди пальцем – и неожиданно опрокинулась в невесомость.

      Воздух пропал.

      Пропали краски.

      Все краски, кроме одной – мшистой, с ледяными искринками в недосягаемой высоте. Где-то там и был воздух, но он стремительно отдалялся. Наверное, навсегда. Откуда-то из глубин мрака показался клюв чёрной маски – жуткой, поджидающей. Я хотела кричать, но воздуха не было. И не было ничего, пока папа не вытащил меня из воды. За шиворот, как котёнка. Я погрузилась в воду на какую-то долю секунды, но казалось, что прошла вечность.

      Мама с бледным лицом кинулась укрывать меня чем-то тёплым. В её руках всегда откуда-то возникало тёплое волшебство.

      Пахло илом, имбирным рафом и счастьем. Да, наверное, так пахнет счастье