Птичьи лица. Елена Лебединская

что у меня оставалось от прежней жизни, – это джинсы, которые, впрочем, я тоже посеяла. Потерянные джинсы и призрачный ворох воспоминаний разной степени нужности. Во всяком случае знание стилей готики, ампир и модерна сейчас не накормит точно. А вот джинсы в пути могли бы пригодиться. Дорога здесь довольно пуста и безлюдна, к тому же утренний холод никто не отменял. И почему джинсы нельзя было ввести к моему появлению? Кажется, их изобретут в Генуе… Кхм. Не так уж далёко от Марселя. Точно. Вот найдут мои – и изобретут. Уп-с. То есть я притащила джинсы из будущего, чтобы генуэзцы когда-нибудь их нашли? Бррр. Какая путаница.

      Курица или яйцо…

      – Что-что? – спрашивает Сатель, обернувшись.

      О, я сказала это вслух.

      – Да так. Жутко хочу есть. Курицу. Или яичницу…

      Сатель отчего-то недовольно кривится, но мне не до неё. Мама дорогая. Я в прошлом. В самом настоящем Средневековье.

      Спохватываюсь.

      – Какой сегодня день?

      – М? – Сатель не заботят подобные мелочи.

      – Месяц? Год?

      – Счёта дням я не знаю, – откликается она.

      Ну да, как и букв. Зато постоянно твердит про число «десять» и свою больную Птицу.

      Пытаюсь прикинуть дату, пока момент просветления не прошёл, но волна отступает на задворки сознания, щекочет краешек мысли истаивающей пенкой латте.

      Небо облизывает черничный язык заката.

      Чау, день.

      Треснувшая скорлупа дня.

      На горизонте подтаивает сырой желток. Подсвечивает небо янтарём. Скворчащее маслице в голове… Кажется, сейчас я слопала бы полнеба.

      На ночлег мы устроились у кипарисовой рощи, поднявшись к северу от Марселя примерно на полдня. Устроились на голодный желудок. Сатель так и не озаботилась пищей. Наверное, марсельцы привыкли голодать несколько дольше, нежели мы в своём… в своём каком-то другом веке. Желудок возмущённо урчит. Сатель пожимает плечами. Еды нет. Придётся потерпеть.

      Мы с Сатель прижимаемся друг к дружке, точно птенцы. Укладываемся на сухую траву, почти выгоревшую от нещадного солнца. На сей раз мамой становится она: Сатель рассказывает мне сказку. Тихий с хрипотцой голос… Моя голова покачивается на груди Сатель, приподнимаясь и опускаясь в такт её дыханию. Кажется, будто это дыхание Вселенной. Спокойное, единственно нужное.

      Веки слипаются.

      Уже в дремоте ощущаю, как моё тело накрывает мягкое крыло.

      Наверное, это кусочек сна. Мягкое крыло сна.

      – …и тогда одиннадцать диких лебедей поднялись высоко в небо. Так высоко, как могли. Они летели без устали день и ночь, и ещё день. Их крылья были так крепки, что могли преодолеть океан, ибо каждая из птиц с рождения знает, что однажды ей предстоит преодолеть океан, а для этого нужны сильные крылья.

      Глава

      II

      Ларец Пандоры, Аспарах и синий стеклодув

      1

      Нить лопается, и жемчуг рассыпается. Прыгает горошинами по мраморным плитам. Сбегает по каменным ступеням, ныряет в сад, в цветущие заросли