Завтра были девяностые. Сергей Семипядный

лет.

      Позади Марсика вертелся и бросал шуршащие фразы направо, налево и назад Бякин, светло-серым костюмом, красной спортивной сумкой и говорливостью похожий на попугая жако, живого, но изрядно пощипанного. С бессознательной последовательностью одержимого навязчивой идеей он делал шаг или два вперёд, взмахивая рукой, приоткрывал рот, однако Марсика не перебивал – возвращался на прежнее место. Но лишь произнёс Марсик последнее слово, Бякин прервал свой танец пчелы, подскочил к бывшему оратору и, нетерпеливым поталкиванием в плечо понуждая Марсика посторониться – в чём, впрочем, необходимости не было, – взмахнул правой рукой… Следовало, казалось, ожидать взрыва выхода из лёгких дикого вопля – так энергично распахнулся рот Бякина, – однако крика не случилось, заговорил Бякин неожиданно приглушённой скороговоркой. И несколько старух с облегчением перекрестились.

      Речь Бякин подготовил недостаточно хорошо. Несмотря на длительное, если судить по предшествующим речи конвульсиям, ожидание. И мысли его, измятые эмоциональными волнами, являлись окружающим необработанным, примитивным, наполовину жестовым лепетом. Бякину следовало бы взять пример с человекообразных обезьян, которые думают больше, чем говорят. Ему бы попридержать двигательные реакции неугомонных конечностей, установить контроль над притоком раздражителей да собрать в один пучок лучики расхлябанного сознания. Ему бы помолчать, опустив голову, потом обвести всех скорбным взглядом да и сказать несколько добрых слов об умершем. Или – лучше – помолчать всем вместе пять, пятнадцать, тридцать минут… Впрочем, вымри одновременно и половина всех живых существ сопредельных измерений, и это едва ли чему научит их.

      А речь Бякина, сбивчивая и несвязная, в которой и было-то всего двадцать восемь слов вместе с предлогами и междометиями, дробью выброшенного карманного мусора прошелестела по листьям берёз и осыпалась птичьим помётом на землю. Берёза с подрубленными корнями шумела, освобождаясь от листвы, а участники похорон испытывали почти подсознательный ужас, словно они не земле предавали сородича, а бальзамировали разлагающийся труп. Не конечная, но, похоже, исторически последняя ступень эволюции – человек, этот потомок комков протоплазмы, в конкуренции за пищу в одной экологической нише вытеснил близкородственные виды и, самоутверждаясь, лишил природу какой бы то ни было неприкосновенности, признал её сырьём и… И заболел, грубо говоря, отсутствием целостного восприятия природы и нормального общения с нею. Утратив дочеловеческую гармонию, они, напрягая мозговые мышцы, тысячи лет топчутся у одной из развилок эволюции под предлогом искания смысла жизни.

      Запнувшись в очередной раз, Бякин помахал руками, нагнулся и ухватил горсть земли, однако вовремя сообразил, что гроб ещё не опущен в могилу. Растерялся. Несколько человек бросились вперёд, заметались, закричали… И спустя пять минут гроб, испачкавшись о стены, приготовился принять удар бякинской горсти глины. В руководство похоронами вступила худая, ширококостная старуха, послышались её короткие, неразборчивые указания.

      Скоро