Свет во тьме. Вилен Визильтер

Сцена первая.

      ДЖУЛЬЕТТА. Как ты попал сюда? Скажи, зачем?

      Ведь стены высоки и неприступны.

      Смерть ждёт тебя, когда хоть кто-нибудь

      Тебя здесь встретит из моих родных.

      РОМЕО. Я перенёсся на крылах любви:

      Ей не преграда каменные стены.

      Любовь на всё дерзает, что возможно,

      И не помеха мне твои родные.

      ДЖУЛЬЕТТА. Но, встретив здесь, они тебя убьют.

      РОМЕО. В твоих глазах страшнее мне опасность,

      Чем в двадцати мечах. Взгляни лишь нежно —

      И перед их враждой я устою…

      ЛОРЕНЦО. Таких страстей конец бывает страшен.

      И смерть их ждет в разгаре торжества.

      Так пламя с порохом в лобзанье жгучем

      Взаимно гибнут…

      РЕЖИССЁР. Браво! Великолепно! Я же тебе говорил, что мы найдём тебе Ромео лучше прежнего. Свято место не бывает пусто. Или, как говорит товарищ Сталин, у нас незаменимых людей нет. Вот тебе настоящий пылкий Ромео. (Обращается к Крису.) У тебя просто талант к лицедейству. А ну-ка, попробуем акт третий, сцену первую. Эпизод встречи Тибальда и Ромео.

      ТИБАЛЬД. Ромео, ненависть моя к тебе

      Другого слова не найдёт: ты подлый!

      РОМЕО. Но у меня, Тибальд, причина есть

      Любить тебя; она тебе прощает

      Всю ярость гневных слов. Я не подлец.

      Прощай! Я вижу, ты меня не знаешь. (Хочет уйти.)

      ТИБАЛЬД. Мальчишка, это извинить не может

      Обид, тобою нанесённых мне.

      Сейчас вернись и обнажи свой меч.

      РОМЕО. Клянусь, что я тебя не оскорблял!

      Люблю тебя сильней, чем можешь думать…

      РЕЖИССЁР. Стоп-стоп-стоп. Всё хорошо, Ромео. Только вот, знаешь, у тебя проскальзывает некий гнилой пацифизм. Перед тобой враг, а ты начинаешь с ним сюсюкать…

      КРИС. Так ведь трагедия Шекспира – не только трагедия любви. Я так понимаю. Она глубже. Это ещё и трагедия личности Ромео, который понимает всю бессмысленность вражды.

      РЕЖИССЁР. Кое в чём ты, может быть, и прав. Конечно, в этой борьбе нет классовой мотивации. Но Ромео – это буревестник, а у тебя он больше смахивает на гагар, которые тоже «стонут. Гром ударов их пугает», как правильно сказал в «Песне о Буревестнике» великий пролетарский писатель Максим Горький.

      КРИС. Но милосердие к врагу – разве не достоинство?

      РЕЖИССЁР. Если враг не сдаётся, его уничтожают! Заметь, это не я говорю, это говорит великий пролетарский писатель, буревестник революции Максим Горький. Жёстче надо быть, жёстче. Мы ставим героическую трагедию, а не сопливую мелодраму.

      КРИС. Но ведь у Шекспира бессмысленная, беспощадная борьба убивает любовь.

      РЕЖИССЁР. Как я уже говорил Джульетте, Шекспир жил в эпоху мрачного, тёмного Средневековья. Живи он в наше время, когда уже виден свет коммунизма, у него был бы другой, оптимистический, финал, как, скажем, в бессмертной горьковской поэме «Девушка и Смерть». И поэтому мы, дети невиданной в истории человечества революции, видим в этой трагедии гимн героизму и всепобеждающей силе любви.