Город, окутанный тьмой. Александр Елисеев

а ты прям святой, праведник, блин. Давно последний раз нажирался и Машку колотил, чудак?

      – Да это было всего пару раз, и то со злости, довела стерва, – виновато покосил глаза Семикин, машинально отвернувшись в сторону обочины.

      – Пару раз за последнюю неделю? – громко рассмеялся Мельников и закашлялся глубоким пронзительным кашлем.

      – Да пошел ты.

      – Ты из себя не корчи того, кем не являешься, и меня не поучай. У тебя жена постоянно в синяках ходит, думаешь, люди не видят? И бухаешь ты немногим меньше моего, и сына вон сдуру по пьяни заделали. Так что ты меня не поучай, не тебе кого-то судить.

      – Ладно, что ты завелся, не буду, – виновато сменив тон, произнес Иван и повернулся к другу, слегка расправив прищуренные брови. – Что-то никакой радости нет в жизни, никакой. У тебя, наверное, с этой продавщицей в койке райское наслаждение?

      – Посмотри кругом, Ваня, – не ответил на вопрос Мельников, – посмотри, как мы живем, а знаешь, почему? Потому что кругом одно дерьмо. Этот дерьмовый город, из которого давно уехали все более-менее здравомыслящие люди, эти разбитые дороги, эти грязные захудалые тротуары. А люди какие, видишь? Одно дерьмо, зависть, жадность и подлость. Мы живем среди дерьма, Ваня, мы среди него родились. И не надо строить из себя святошу. Погано выглядит. Если живешь среди дерьма, невозможно не быть свиньей, невозможно. Вот мы с тобой, как и все тут, порядочные сволочи, и не надо этого стесняться.

      – Хватит философствовать, у меня голова распухла. Есть что-нибудь бахнуть? – грустно спросил Семикин.

      – Что я слышу, этот человек десять минут назад учил меня жить. А сейчас хочет надраться полвосьмого утра. Семикин, ты что, опять в привычное дерьмо нырнул? – усмехнулся со злой иронией Александр.

      – Так есть или нет?

      – Ну есть, возьми у тебя под сиденьем и мне дай.

      Машина давно свернула с асфальтированной дороги и продолжала мчаться по проселочной. Вдоль обеих сторон растянулись бескрайние поля с налитой золотистой пшеницей. Время от времени поля рассекали прямые линии заросших густой травой посадок, небольшие березки и клены разрезали прямыми линиями пшеницу, как острые ножницы идеально разрезают листы бумаги. Бескрайние просторы страны очаровывали своей могущественной широтой и давали надежду на будущую бесконечную жизнь.

      Машина подъехала к опушке невысокого леса, около которого стояло несколько комбайнов. Двое друзей вышли из машины, настроение у них было весьма приподнятое, под сиденьем раскачивалась пустая бутылка.

      – Привет всем, мужики, все работаете, убогие? – крикнул, смеясь, Мельников. – Что такие грустные, опять Антон Иванович кинул на деньги? Или просто с похмелья?

      – Вот они приехали, собаки, – из-за комбайна вышел Антон Иванович Яровой. Местный фермер, в народе все называли его Олигарх. Больше половины полей района принадлежало ему. Лет десять назад он приехал в Молычевск с большими деньгами,