Агата. Елена Хейфец

Алекс стал любимчиком матери, его баловали, им восхищались, ему постоянно говорили о его избранности; окружающие делали это так часто, что мальчик уже не мог думать иначе. Учитывая богатства, которыми обладала семья Гурьевых, не было нужды обучать юношу какой-либо профессии, чтобы он потом с честью, как его отец и дед, продолжил нести знамя служения Отечеству. Но мать Алекса, Марина Дмитриевна Нарышкина-Гурьева, желая воспитать в сыне мужские качества, все же отдала его на военную службу. Человеку, совершенно незнакомому с дисциплиной, армейские будни были в тягость, и, кое-как выдержав год, он вернулся в родные пенаты в звании полковника. (Произошло это благодаря тому, что существовала еще в России практика записывать новорожденных дворян в гвардейские полки, и к тринадцати-шестнадцати годам, не служа ни одного дня, дворянин становился офицером.) И потекла прежняя жизнь без забот и волнений, ранних подъемов и чужих приказов.

      …Вернувшись из Москвы в Богородское, граф в тот же день приказал камердинеру позвать вечером Аграфену.

      – Все будет исполнено, ваше сиятельство. Она с утра с девками шитьем занималась. Их сиятельство Марина Дмитриевна велели новые ливреи нам сшить, вот они и стараются. Найду, пришлю, как велите, не извольте беспокоиться.

      Пришла Аграфена, нарядная, в новой холщовой юбке, белой рубахе навыпуск и красных бусах. Улыбчивая, застенчивая, она очень хотела нравиться графу. Глаза в пол, боится на любимого глянуть. Грушенька, излишне, до глупости простодушная, наивная в своей привязанности к барину, обладала необходимым набором качеств, которые нравились Алексу – была молчалива и покорна. А если и хотела что-то произнести, не смела. Его сиятельству совершенно не было нужды угождать этой крестьянке, дарить ей свое внимание. Но сегодня Алексу захотелось поговорить с ней.

      – Что, Груша, все ли у тебя благополучно?

      – Не извольте беспокоиться, барин, все хорошо!

      – Замуж не зовут?

      – Да кому же звать? – поджала губы Аграфена. – Обходят меня женихи-то.

      На что она намекала, было неясно. Может, на то, что она была барской любовницей? Минутной забавой?

      – Замуж тебя отдам за Федота-конюха. Ты не против?

      – Отколь такие мысли, ваше сиятельство? Надоела я вам, Александр Николаевич? За что вы меня хотите замуж-то выдать? Я уж там побывала. Ничего хорошего! Муж мой пил да лупцевал меня почем зря. Вся в синяках, бывалоча, хожу. Уж лучше одной жить!

      – А дитя родить нешто не хочешь, Груша?

      – Хочу. Очень! Так хочу, что оно мне снится. Только от лиходея-супостата рожать не стану.

      – Отчего же ты, Груша, думаешь, будто Федот будет супостатом? Вовсе нет. Он работящий, сметливый. Гляди, а то он помоложе невесту-то себе найдет. Ну, ступай с Богом, Груша! Вот деньги. Купи себе что-нибудь.

      До Аграфены он тешился в усадьбе с ключницей Лидкой. Колоритная была баба, громогласная, большая, полногрудая, любила громко песни петь, на праздниках деревенских