Люда Власовская. Лидия Чарская

осенний букет.

      В последнюю аллею разрешалось ходить только выпускным и пепиньеркам. Младшие классы ограничивались гимнастической площадкой и ближайшими к крыльцу дорожками.

      Едва девочки разбрелись по саду, как из дальнего угла, служившего наблюдательным пунктом, откуда институтки следили за серым домом, послышался звонкий и взволнованный голос Бельской:

      – Сюда, медамочки, сюда идите, скорее!

      Мы с Краснушкой, спокойно рассевшиеся было на садовой скамейке, быстро вскочили и, схватившись за руки, побежали на зов.

      В беседке из акаций, с которых уже давно слетела листва, стояли кое-кто из наших во главе с отчаянно размахивавшей руками Белкой.

      – Смотрите! Смотрите! – увидев нас, прошептала она, захлебываясь от волнения. – Вот чудеса-то!

      При этом она указывала нам рукой в направлении серого дома…

      Я подняла голову, взглянула… и отступила, удивленная новым, необычайным зрелищем. Серый дом преобразился. Ставни, плотно заколоченные в продолжение всего лета, теперь были открыты, и чисто вымытые окна ярко блестели стеклами в лучах сентябрьского солнца. Но не дом и не ставни привлекли наше внимание.

      Одно из окон было раскрыто, и в его амбразуре стояла девушка в белом платье, с двумя тяжелыми косами, ниспадавшими ей на грудь по обе стороны прелестной головки. Девушка была очень красива той чисто сказочной, мраморной красотой, которая сразу бросается в глаза и приковывает взоры. Белое воздушное платье дополняло волшебный образ, и вся она казалась чудесным олицетворением мечты, воплощенной грезой…

      – Ах, дуся! Медамочки! Вот красавица-то! – восторженно зашептала Миля Корбина. – Куда лучше Вали Лер, право!

      – Ну, вот еще! И сравнивать нельзя! Наша Валентина ей в подметки не годится! – авторитетно заметила смуглая Кира, не особенно стеснявшаяся в выражениях.

      – Ах, душки, кто она? – зашептала Маня Иванова, широко открывшая рот от удивления. – Верно, княжна какая-нибудь или графиня… В таком роскошном доме живет!

      – Не все ли равно, медамочки, – вмешалась в разговор Краснушка. – Кто бы она ни была – какое нам до нее дело! Вы точно никогда людей не видели: уставились в упор – даже неприлично. Только сконфузите бедняжку!

      Но «бедняжка» и не думала конфузиться. Смущение не тронуло краской эти бледные, словно из мрамора изваянные щеки. Ее глаза, большие, смелые, прозрачно-синие, как морская волна, немного сощурившись, смотрели на нас с дерзким любопытством. Полные, яркие губки, странным диссонансом алевшие на этом бледном лице, улыбались – не то насмешливо, не то надменно.

      – Ах, медамочки, она смеется! – восторженно зашептала Миля. – Дуся! Красавица, ангел! – и она послала незнакомке несколько воздушных поцелуев.

      Девушка рассмеялась тем звонким, серебристым смехом, каким могут смеяться только дети. Потом, перегнувшись за окно всем своим гибким станом, весело воскликнула:

      – Какие смешные девочки! Какого класса?

      Мы нисколько не обиделись на слово «смешные»