Вечный двигатель. Виктор Брусницин

милай – чтоб перед людям не хромать.

      А чего бы и нам не попотчеваться от щедрого стола. Вот, к примеру, какое глубокое умозаключение, обращенное к соседу, услышим от тщедушного мужичка в косоворотке с оборванными пуговицами:

      – И ты, Парфен, поступашь пресно, когда еку добру кобылу хоронишь от глаз. Оно бы самое время. Зотов, вишь, приехал – каков вельможа, а не погнушал. Всё лошадина страсть. Василий-от – невелик жох, а какой почести достиг, сам Зотов!.. От Потап Иваныча досталось, царство ему небесное (окрестил лоб) – как изобрел породу, тожно и к городским барям в ровню вошел.

      – Еще посмотрим, каким лошадям барин уваживат. Мария – кобылка кровей отчаянных.

      – Бу-уде, попритчилось тебе! Марию Василий из Бессарабии привез, отколь Зоту ее знать?

      – А я тебе и признаюсь, – приминал голос дока. – Мария когда наперво прибыла? Полгода как. Неделю повертелась и… нету. Бают, будто у Зотова этот промежуток содержалась. А Михайло-т Гаврилыч ой как спор.

      Оппонент задумался, далее, из под лба мазнув окрест взглядом, поднял чашу и понижено просипел:

      – С Марии станется, тот Вавилон. Слышь-ка, будто многих мастей женшана: и полька, и цыганка, и прочая холера. Будто и Василий с ней чудес натворил. Эх, прегрешения наши!

      – Не согрешишь, не покаешься, – согласился Парфен, ахнул порцион.

      Уяснив винную щедроту, что подтвердилось сопением и зычным иком, дядя возроптал:

      – Однако свадьба не по чину. Потап Иваныч ба, буде здрав, такого безобразия не допустил.

      – Есть оно, – согласился напарник, – пренебрег Василий обычаем. Венчаться в каку-то особую церкву ездили – страмина.

      – Опять же – Васильева ли затея!

      – Где видано, эко место – без песениц. Ну да нам не в наклад, – сгреб в щепоть редьку, пихнул в рот, хрустел зело.

      Некий бровастый дядя, кивая за ограду, оповестил бабу со сбитым на плечи платком, хлопочущую подле стола:

      – Матрена! Эвон убогие с каликой харчиться тянут.

      Та дисциплинированно постригла навстречу, отвечала, сгибая стан, на поклоны подошедших (самый рьяный, слепец, кланялся часто и низко), зазывала:

      – Заходите, божьи человеки, закусите во здравие нововенчанных Василия и Марии.

      – Да прибудет милость господня… благосчастия на многие срока… полну чашу, – талдычили пришлые, сновали заскорузлые троеперстия.

      Их усадили на край стола – сирые степенно устраивали бадожки. Уж семенила с чашками заботливая Авдотья. Она и похлебку разливала, и бутыль опрокинула, наполняя стаканы, и приговаривала:

      – Не погребуйтя сорокатравчатой, глубокого настою. Чтоб ведали все – широки Карамышевы и тороваты. А вот хлебушок ситной на заед. – Присев на скамью благонравно наблюдала за едоками.

      Из миски поднял голову с кривым, сонным взглядом косматый. Войдя в сумму обстоятельств,