Деревенские истории. Николай Ольков

председателя в сторонку:

      – Вы с ним в спор не вступайте, если делает замечание – фиксируйте. Если он начнёт возмущаться, нам его всей деревней не остановить.

      Люди шли и голосовали, торговли колбасой и пивом, как в старые времена, не было, гундела какая-то музыка, ни песен, ни басен.

      – Максим Павлович, ты чего ждёшь? Голос свой отдал, шуруй домой.

      Максим, ехиднейший говорун, ответил:

      – Нет, я дождусь, на одной ноге такую даль кандыбал, да без стопки обратно? Нет, дождусь.

      Мужики знали, кого надо расшевелить:

      – А чего ждать? Подавать не будут, это же ясно.

      – Как не будут? А горячий обед? Он без стаканчика не обходится.

      – Какой горячий обед, о чем ты, Максим Павлович?

      – Дак ты погляди кругом, мы же на похоронах. И тихо, и музыка такая, что впору рыдать, и урны с прахом уже опечатаны. И народишко выходит, как из мавзолея, с понурой головой.

      – А ты бывал и в мавзолее?

      – Да нахер он мне загнулся, чтоб я смотрел на этого лобастого. Потом Никитка был, тоже на причёску богат. Зато у Лёни волос было что на голове, что на бровях – на всю партию хватит.

      – Ты, Максим, поаккуратней, здесь Григорий Андреевич, он тебе этого не простит.

      – Верно, видел. Жалко мужика, толковый, хозяйственный, а вот спутался с марксизмом, и никуда без него.

      – Подожди, дядя Максим, а ты за кого голосовал?

      – Поясню для бестолковых. Ну, за кого я, фронтовик, калека, мог голосовать? Я спросил: кто из этих красавцев за старую жизню? Мне сказали номер, вот я его и открыжыл, и старухе велел, только она наврёт все, бабахнет за Жириновского, и его сразу изберут.

      На хохот вышел Роман Григорьевич:

      – Я смотрю, настроение у вас боевое, проголосовали, теперь будем ждать результатов.

      – А чего их ждать, Роман Григорьевич, если вам задание довели, сколько процентов должно быть за Ельцина?

      Роман смутился, но тут же ответил:

      – Это провокационные разговоры, товарищи, голосование продолжается, и мы не имеем права на избирательном участке обсуждать, кто и как голосовал.

      Канаков старший только докладывал председателю, с кем он поедет на выездное голосование, садился в машину, вместе с членами комиссии заходил в дома к престарелым и больным людям, никто при нем не отваживался указать избирателю, где ставить птичку. Несколько раз старушки просили:

      – Дочка, я ничего не понимаю, мне всё время показывают, где выводить крестик.

      Канаков пояснял:

      – Нельзя, Марфа Петровна, ты сама должна выбрать.

      – Ой, Григорий Андреевич, а я ведь тебя не признала. Покажи-ка мне, дочка, где тут коммунист самый главный, за него проголосую.

      Председатель комиссии пригласил Канакова в отдельную комнату:

      – Григорий Андреевич, я вам запрещаю выезжать с урной на голосование, вы своим присутствием проводите агитацию.

      Он, видимо, всё-таки плохо был проинструктирован, что с Канаковым так разговаривать нельзя.

      – Простите, мил человек, или я вас не