Мотылек в бамбуковой листве. Ян Михайлович Ворожцов

на картинку заранее не рассчитывайте. И очень ему хотелось лично с руководителем, с товарищем лейтенантом, поговорить по этому поводу! Вот как вернутся они…

      – Вот как вернутся, там и говорить будем, – отозвался Ламасов, с каждым произнесенным словом выдыхая из груди курящийся, насыщенный жаром воздух, – а пока что больше самоотдачи, мальчики и девочки, как искры от молота, как железом по железу, больше жажды правосудия, стиснув зубы, с голыми кулаками сжатыми, чтобы всякому злоумышленнику неповадно было, овчарка Акимова и та инициативу проявляет, а вы!..

      Широкими шагами, сунув ладони в карманы, Варфоломей направился к магазину, где Ефремов затаривался спиртным.

      Глава 3. Золотой Паланкин

      Ламасов перебежал разлинованную, мокрую и черную, как масляная сковорода, бесконечно-длинную полосу проезжей части; перед ним, проскочившим нежданно на парковочную зону, затормозил выезжавший оттуда с жутким возмущенным гудением автомобиль, усиленно светя ему в нистагматические глаза бледно-голубыми фарами. Варфоломей отмахнулся и, подпрыгивая, вскочил по невысоким ступенькам универсама – непрерывно напевая, – открыл дверь в ликероводочный, мимолетно заметив бесплотное, просвечивающее, с разлитой по венам и артериям кровью, прозрачное отражение в стекле, где наравне с ним отразилась покрытая белоснежным лоском поляна с заброшенной, унылой, небезопасной площадкой для игр.

      – …Таганка, все ночи, полные огня!

      С ходу Варфоломей направился к рыжеволосой, полнотелой женщине, с двумя подбородками и линиями на жирной шее.

      – Таганка, зачем сгубила ты меня?! Я твой навеки арестант, погибли мудрость и талант – занудной дряхлости обман! – в твоих стенах!

      – Что это вы, товарищ лейтенант, подвываете?

      – Здравствуй, Ульяночка, – бодро проговорил Ламасов.

      – Наше вам с кисточкой, Варфоломей Владимирович…

      – Значитца так, Ульяна, – Ламасов распахнул куртку.

      – Вот так сразу?

      Просунул руку за пазуху, вытащил бутылку в полиэтиленовом пакете и с глухим стуком поставил, двигая блюдце для мелочи.

      – Давай-ка, душенька моя, Ульяночка, ты мне расскажешь в мелочах, детально и основательно, кто у тебя сегодня литровку взял? Или, может быть, вчера… для Ефремова на поминки…

      Варфоломей вытащил диктофон и нажал кнопку записи.

      – А что это бутылка-то… в пакете каком?

      – Улика это, Ульяночка.

      – Какая улика-то? – затараторила Ульяна, – к чему это вы?

      – Убийство, Ульяночка, убийство. Ефремова застрелили.

      Рыжеволосая, полнотелая, с румяными щеками, побледнела как Ефремовский труп. Обескровилась моментально, и будто даже волосы ее, огненно-рыжие, живые, привлекательные, с завитушками, поблекли тотчас, весь сок весенний, эфелиды на румяном округлом лице, в пятки ушло все, вся кровь до капли, будто взяли ее двумя большими пальцами в накрахмаленных перчатках,