Понять и полюбить. Виктор Вассбар

Авдотья. – Корову нашу увесть хотел, али ещё чего худого, будь он неладен!

      – Как шпиён басурманский! Правильно мыслишь, Авдотья, корову хотел уворовать. Видно не шибко сладко ему живётся у Тузикова.

      – А и правда, Куприянушка! Иначе што ж ему делать в нашем дворе у коровника… и ночью.

      – И ведь ночь-то выбрал какую… Люди устали от холодов, спать улеглись с миром, а он словно вор, вор он и есть, по чужим стайкам! Гад подколодный!

      – Гад он и есть, Куприянушка. А только што ж мы теперича будем делать с ним? Оставим здесь, утекёт.

      – Свяжем и все дела, а утром народу представим в его поганом виде. Пущай решают, как с ём быть.

      – Так околеет на земле-то сырой.

      – А мы его соломкой укроем, вот и вся забота. До рассвета выдюжит, не зима….

      – А ежели всё ж таки утекёт? Развяжется и поминай, как звали. Можь нам его в дом занесть?

      – Нечего ему в дому нашем делать, и не утекёт он, не вода… Руки свяжем, ноги к спине заломим, никуда не денется. В дом его ещё… Он по сараям нашим, а мы ему с поклоном, нате вам, господин хороший, – Куприян поклонился, как вельможа плавно и с протяжкой правой руки. – Палаты наши примите, в постельку нашу тёплую улягтесь, а мы как-нибудь за печкой устроимся… к тараканам поближе. Так ли чё ли?

      – Как скажешь, Куприянушка. Только может быть, ему подушку под голову подложить? А то так-то оно как-то и неудобно лежать, тело затечёт… скукоженное, а в голову кровь хлынет, она у него и так побитая, помереть может.

      – Кровь в голову, говоришь, – почесал затылок Куприян. – Это оно, конечно, того самого, могёт быть и хлынет… Только подушка-то у нас одна, свою ли чё ли под него класть… закровянит своей головой-то разбитой… Крепко ты по ней приложилась, – ухмыльнулся.

      – Так я ж в твою защиту бросилась. Думала разбойник какой.

      – Храбрая ты у меня, Авдотьюшка, токма более так не делай. Благо, что всё так славно получилось, а ежели бы он увернулся и на тебя… с дрыном-то твоим. Тагды што?

      – Прости, миленький, не думала о себе, о тебе пеклась.

      – Ладно… что уж тут! Что сделала, то сделала… а всё ж таки храбрая ты у меня. За то и люблю тебя.

      После этих ласковых слов, Авдотья с нежностью посмотрела на мужа и зарделась. Была ночь, не видел Куприян алый разлив на щеках жены, но почувствовал душу её, ещё крепче слившуюся с его душой.

      – Ты вот что, Авдотья, сходила бы домой… платок на голову надела… ветер вон холодный поднялся. – Куприян кивнул на берёзу у ограды кивающую ветвями. – Неровён час застудишься.

      – Ничего, Куприянушка, ничего! Мне не зябко, – ласково смотря на мужа, ответила Авдотья.

      – Коли так, принеси из стайки верёвку… на гвозде у входа висит, а я покуда посторожу его… чтоб не утёк, вона, перестал кататься, не стонет уже, глазами моргает, – сказал жене и, слегка склонившись над пленником, проговорил. – Чего моргаешь-то? Набедокурил, теперича лежи спокойно, покуда Авдотью не кликнул,