Золотые бархатцы. Мария Тович

по природе, генетически. Вот у них дитё и не рождается. А я вот считаю, что на всё воля Божья, и детей небеса посылают.

      – Ну, неужели я детей не заслуживаю, – всхлипываю я.

      – В том-то и дело, что заслуживаешь… детей от хорошего мужчины. А с этим… – она подбирает слово, – сама знаешь кем, пусть новая подруга мучается.

      Я улыбаюсь: мне стало намного легче, как будто что-то тяжелое упало с моих плеч. Правда, ещё мне немного стыдно за то, что вывалила наболевшее на чужого мне человека.

      Ищу глазами часы. Ого! Десять минут одиннадцатого!

      – Лидия Михайловна, вам уже давно спать пора. Что-то заболтались мы.

      – А я не заметила, как время пролетело.

      – Ну, ладненько, я побежала, – встаю с кресла и направляюсь в двери. – Спокойной ночи.

      – Вита, – окликает меня Лидия Михайловна.

      – Да, что-то ещё?

      – Принеси мне завтра твои стихи почитать.

      – Хорошо. Принесу, – соглашаюсь я и мысленно перебираю места, куда могла засунуть тетрадь со своей писаниной. Раз я и так уже всё рассказала, то можно и показать свои зарифмованные душевные стенания.

      – Доброй ночи.

      – До свидания, Витоша.

      Глава 6.

      Как непривычно провести весь день дома! Бесформенное, вяло текущее время нагоняет на меня тоску. Похоже, я успела привыкнуть к размеренной, упорядоченной жизни по расписанию

      пансионата. Тишину безмятежного воскресного утра бесцеремонно разрывает трель телефонного звонка. Нащупываю трубку на тумбочке.

      –Алё, – отвечаю я с закрытыми глазами.

      – Привет, дорогая! – раздается энергичный мамин голос. – Я тебя не разбудила?

      Как тебе сказать? Семь утра. Воскресенье....

      – Немножко, – сиплю я, пытаясь включиться в действительность.

      – А кто рано встает, тому Бог подает. Как дела на новой работе?

      – Мне нравится. Люди там работают отзывчивые, добрые. Ухаживаю за пожилой женщиной, бывшей учительницей. Кормят вкусно. В общем, все хорошо.

      Я не вдаюсь в детали, потому что знаю: мама больше любит рассказывать сама, чем слушать. Её вопросы носят скорее дежурный характер. Мы вообще редко говорим с ней по душам. Вернее, совсем не говорим. Она не любит расстраиваться из-за чужих бед. А моё внутреннее состояние не всегда радужное. Её всегда больше беспокоило, поела ли я, чистая ли на мне одежда. В моих детских воспоминаниях нет картин, где я на ушко рассказываю маме, что мне нравится мальчик со двора, или как я жалуюсь ей на свою излишнюю худобу, и потому меня дразнят в школе «палкой». Я помню, как мама крутится перед зеркалом в новом наряде, а я зачарованно слежу за ней и не могу отвести глаз. Я – зритель в темноте зала, а она на сцене. Мама всегда сохраняла дистанцию. Так уж у нас повелось. Может быть, кто-то обсуждает с родителями своё самое сокровенное. Но не я.

      Но я всё равно люблю свою маму. Она такая одна, и она моя.

      Пребывая в потоке собственных размышлений, рассеянно слушаю про какие-то перуанские обычаи и с энтузиазмом