Я научилась просто, мудро жить. Анна Ахматова

закрыл «Илиаду» и сел у окна.

      На губах трепетало последнее слово.

      Что-то ярко светило – фонарь иль луна,

      И медлительно двигалась тень часового.

      Я так часто бросал испытующий взор

      И так много встречал отвечающих взоров,

      Одиссеев во мгле пароходных контор,

      Агамемнонов между трактирных маркеров.

      Так, в далекой Сибири, где плачет пурга,

      Застывают в серебряных льдах мастодонты,

      Их глухая тоска там колышет снега,

      Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты.

      Я печален от книги, томлюсь от луны,

      Может быть, мне совсем и не надо героя…

      Вот идут по аллее, так странно нежны,

      Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

ЧИТАЯ «ГАМЛЕТА»1

      У кладбища направо пылил пустырь,

      А за ним голубела река.

      Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь

      Или замуж за дурака…»

      Принцы только такое всегда говорят,

      Но я эту запомнила речь, —

      Пусть струится она сто веков подряд

      Горностаевой мантией с плеч[1].

1909 (1945), Киев2

      И как будто по ошибке

      Я сказала: «Ты…»

      Озарила тень улыбки

      Милые черты.

      От подобных оговорок

      Всякий вспыхнет взор…

      Я люблю тебя, как сорок

      Ласковых сестер.

1909 (1945?), КиевИЗ ЗАВЕЩАНИЯ ВАСИЛЬКИ

      А княгиня моя, где захочет жить,

      Пусть будет ей вольная воля,

      А мне из могилы за тем не следить,

      Из могилы средь чистого поля.

      Я ей завещаю все серебро[2],

      …

1909(?)* * *

      И когда друг друга проклинали

      В страсти, раскаленной добела,

      Оба мы еще не понимали,

      Как земля для двух людей мала,

      И что память яростная мучит,

      Пытка сильных – огненный недуг!

      И в ночи бездонной сердце учит

      Спрашивать: о, где ушедший друг?

      А когда, сквозь волны фимиама,

      Хор гремит, ликуя и грозя,

      Смотрят в душу строго и упрямо

      Те же неизбежные глаза.

1909* * *

      То ли я с тобой осталась,

      То ли ты ушел со мной,

      Но оно не состоялось,

      Разлученье, ангел мой!

      И не вздох печали томной,

      Не затейливый укор,

      Мне внушает ужас темный

      Твой спокойный ясный взор.

1909* * *

      Сладок запах синих виноградин…

      Дразнит опьяняющая даль.

      Голос твой и глух и безотраден.

      Никого мне, никого не жаль.

      Между ягод сети-паутинки,

      Гибких лоз стволы еще тонки,

      Облака плывут, как льдинки, льдинки

      В ярких водах голубой реки.

      Солнце в небе.

1

Плафон знаменитого Одесского театра оперы и балета, восстановленного после пожара 1873 года, в ту пору, когда Анна Горенко приезжала в Одессу к родственникам, украшали четыре медальона работы венского художника Лефлера, исполненные на темы пьес Шекспира. Роспись, особенно сцены из «Гамлета» и «Двенадцатой ночи», поражала роскошной, прямо-таки королевской пышностью; в причудливом свете a не менее роскошных люстр она и впрямь будто струилась с потолка «горностаевой мантией» (примеч. составителя).

2

После свадьбы Николай Гумилев, как и было обещано, дал жене личный вид на жительство, положил на ее имя в банк две тысячи рублей, а главное, подтвердил данное еще в 1909 году слово: Анна не должна чувствовать себя связанной узами брака и может распоряжаться своей судьбой по своей воле (примеч. составителя).