Последняя книжная вечеринка. Карен Дюкесс

была одна теория и никакого веселья».

      – Правда? Очень похоже на некоторые пары по литературе в Брауне, – сказала я. – Текст, подтекст, теория литературы, мы как будто не книги читаем, а лягушек препарируем.

      – И, заметь, все умом, а не сердцем!

      – Именно, – сказала я. – После этого я стала, кажется, еще неувереннее в себе. И стала относиться к себе строже, чем раньше.

      – Вот потому я и ушел из художественного колледжа, – сказал Фрэнни.

      – Просто взял и ушел?

      – Ага. Это было для меня очень легко, потому что было идеальным решением.

      Мне никогда не приходило в голову, что проблема могла быть в моем университете, а не во мне.

      Последние несколько лет Фрэнни провел в Нью-Орлеане и Санта-Фе, работая в ресторанах и барах, так что ему хватало времени рисовать и фотографировать. А на лето он вернулся на восток Америки, чтобы понять, что делать дальше.

      – Наверное, двину в Мэн, – сказал он, пока мы шли мимо болота, где росла клюква, по тропинке, ведущей к молодежному общежитию. Отсюда виднелись песчаные дюны у моря, открытое ветру пространство, особенно прекрасное тем, что там совсем не было людей.

      Фрэнни остановился на верхней точке утеса, не дойдя до общежития – представительного белого здания, в котором одно время располагался пост береговой охраны. Он рассказал мне о том, что мечтает расписать всю стену этого здания, ту, которая обращена к морю.

      – Я мысленно вижу здесь портреты великих рыбаков, возможно, китобоев. Грубые мазки в темных тонах, напоминающих о шторме.

      То, что он говорил, звучало не как расплывчатая фантазия художника, а как заявление о том, что это здание станет его холстом, словно бы, если он захочет, чтобы это случилось, оно случится.

      Фрэнни пребывал в таком согласии с собой, что меня это невольно поразило тогда. Я подумала обо всех тех историях, которые я начинала, но забрасывала, считая их недостаточно удачными. И даже закончив рассказ, я никому не давала его читать, опасаясь критики и того, что с его публикацией обнажится другая часть меня – злая, язвительная, нуждающаяся в тепле. Словом, все то, что я так хорошо научилась скрывать.

      – Разве одно лишь это место не вдохновляет? – спросил Фрэнни. – Ты могла бы написать тысячи историй о том, что здесь происходило или произойдет.

      Когда мы спускались вниз к парковке, я поведала ему о рассказе, который написала в средней школе. Рассказ был о девочке, которая шла вдоль высоких песчаных дюн Лонгнук-Бич и нечаянно свалилась в секретное жилище некого таинственного мальчика, которое находилось внутри дюны.

      Я рассказывала по старой памяти, очень старой:

      – Она с удивлением рассматривает его убежище, в котором, как ни странно, есть стол и стул, и он, хозяин жилища, рассказывает ей о том, что построил его вопреки законам физики, укрепив полость в песке с помощью деревянных досок. Они долго разговаривают, но вдруг слышат шум, который становится все громче и громче.

      – И что же это было? – спросил Фрэнни.

      – Это была Волна.

      Фрэнни