Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае. Эван Ознос

Китай иногда сравнивают с Японией 80-х годов: за сто квадратных метров в центре Токио тогда платили миллион долларов, а магнаты потягивали коктейли со льдом из самой Антарктиды. Однако к 1991 году в Японии наступила сильнейшая в истории современного капитализма дефляция. Впрочем, это лишь поверхностное сходство: когда “пузырь” лопнул, в Японии была зрелая экономика, а Китай остается бедной страной и средний китаец зарабатывает столько, сколько средний японец в 1970 году. С другой стороны, чеканящие шаг военные, перебежчики и диссиденты напоминают о временах Советского Союза и даже нацистской Германии. Однако Китай не угрожал “закопать” Америку, как Хрущев, и самые пламенные националисты здесь не желают расширения империи или этнических чисток.

      Сильнее всего Китай напоминает мне Америку эпохи ее трансформации, названную Марком Твеном и Чарльзом Д. Уорнером “позолоченным веком”: тогда у каждого человека была своя собственная мечта. США после Гражданской войны начали выплавлять больше стали, чем Великобритания, Германия и Франция вместе взятые. В 50-х годах XIX века в Америке насчитывалось менее двух десятков миллионеров. К 1900 году их стало 40 тысяч. Некоторые из них были горды и самоуверенны, как Джеймс Гордон Беннет, купивший в Монте-Карло ресторан, где ему отказали в месте у окна. Рост Америки, как и Китая, сопровождался грандиозными аферами. “Наш способ ведения дел, – говорил железнодорожный магнат Чарльз Ф. Адамс-младший, внук и правнук президентов, – основан на обмане, хитрости и воровстве”. Фрэнсис Скотт Фицджеральд рассказал историю о Джеймсе Гэтце из Северной Дакоты, который бросился в новый мир в тщетной надежде найти любовь и богатство. Глядя на растущие китайские города, я думал о Нью-Йорке Гэтсби – так, “будто видишь его впервые, будто он впервые безрассудно обещает тебе все тайное и все прекрасное, что только есть в мире”[2].

      Китай начала XXI века заключает в себе две вселенные: мировую сверхдержаву и самый могущественный на планете авторитарный режим. Иногда я проводил утро в компании нувориша, а вечер – вместе с диссидентом, находящимся под домашним арестом. Было соблазнительно счесть их олицетворением нового и старого Китая, персонификацией изолированных друг от друга сфер экономики и политики, но в конце концов я решил, что Китай все-таки един, а контраст обусловлен обстоятельствами.

      Эта книга – о противоречиях авторитарного начала и движения к новому. Сорок лет назад китайский народ почти не имел доступа к богатству, истине и вере, которых его лишили политика и нищета. У людей не было возможности заняться бизнесом или воплотить свои желания, не было сил сопротивляться пропаганде и цензуре, не было морали, кроме партийной. Получив все это, они захотели большего. Китайцы самостоятельно стали решать, где им работать, путешествовать, на ком жениться. Партия сделала неуверенные шаги к признанию этих завоеваний. Но желание аппаратчиков определять не только то, как управлять государством,

2

Пер. Е. Калашниковой. – Прим. пер.