Блудница. Елена Касаткина

вручил мне, с пожеланием хранить в тепле попу. Вот так и грею до сих пор. Они растут вместе с моей попой и сносу им, кажется, не будет.

      – Они вечные, – с сарказмом поддержала я негодование подруги, – но вот резинки… – У советского белья, несмотря на всю добротность, был один минус – резинки быстро изнашивались и превращались в веревочку. – Чёрт! Ну что это?

      – Затяни и завяжи, дома ножницами разрежешь.

      Я последовала совету подруги и завязала резинку в толстую загогулину.

      – Ты домой? – Лёлька отдёрнула подол формы, крутанулась. – Глянь, не видно? А то там ветрище.

      – Не видно. Не, я ключи забыла, пойду в библиотеку, почитаю чего-нибудь, пока маман с работы придёт.

      – Ну, тогда пока.

      В читальном зале школьной библиотеки всегда уютно, а когда за окном непогода, то время за книжкой пролетает незаметно. Когда стрелка настенных часов приближается к золотистой четвёрке циферблата, я сдаю книгу и выхожу из библиотеки. В окне первого этажа замечаю фигуру Жосана. Он курит, сцепив сигарету кончиками большого и указательного пальцев, как это делают зеки. В те далёкие времена никому и в голову не приходило заводить в школе охрану, потому кто угодно мог беспрепятственно заходить и бродить по коридорам здания. Но сейчас Жосан стоит спиной к выходу и, если быстро проскользнуть за угол, то можно остаться незамеченной. Толкаю дверь! Несколько мгновений страха пройдены! Боясь оглянуться, несусь на всех порах в сторону железнодорожного вокзала, а там через мост и я дома. На пути разрытая траншея. Стараюсь перепрыгнуть, поднимаю ногу и от толчка в спину падаю в вывороченное нутро канавы. Жосан коршуном прыгает сверху, и мы начинаем кататься по дну траншеи. Сопротивлялась я отчаянно, но сил было недостаточно. Жосан вывернул мне руку за спину и, навалившись, прижал к земле. От боли я не могла дышать. Свободной рукой насильник задрал подол формы и попытался стянуть голубые панталоны, но резинка, намертво скреплённая загогулиной, не подавалась. Взвыв, Жосан вцепился в загогулину зубами. Он кусал её, скрежетал челюстью, грыз ненавистный узел, пытался разорвать зубами ткань, но советский трикотаж достойно отстаивал знак качества. Наконец, отчаявшись, Жосан встал, плюнул, пнул меня от души носком ботинка и полез наверх.

      В тот день я впервые помолилась Богу и мысленно поблагодарила мать.

      Взросление

      Темнеет. Сырой песок побережья холодит. Он уходит туда: в далёкое, монотонное, без очертаний. Туда, где ундины, дельфины, кораллы и клады потопленных кораблей. А на берегу прибрежное кафе с барной стойкой из вкусно пахнущего дерева, где столики и стулья различны по форме, цвету и стилю, как и склонившиеся над ними торшеры. Чувство такое, что стихийно собрались люди, притащили каждый, кто что мог, чтобы вести беседы, потягивая из бокалов некрепкий алкоголь, и смотреть туда, где ундины, дельфины, кораллы и клады…

      Они идут по самой кромке, их босые ноги утопают в песке. Он берёт её за руку. Притягивает.

      – Пойдём.

      Вдалеке