Другие времена. Михаил Кураев

подошли к самым важным вопросам, над которыми будет еще работать наш кинематограф. Очень по-товарищески прошу съемочную группу не спешить, быть предельно осторожными. Председатель Госкино, товарищ Романов, человек умный, человек доброжелательный, тонко понимающий все сложности киноискусства, и он может пойти вам навстречу… Поверьте, может…

      И Кукарева угасла в какой-то счастливой истоме, с тихой улыбкой чуть качнула головой, видимо, живо вспоминая пережитое счастье, и потянулась за новой сигаретой.

      Несмотря на истому и публичное мление, Кукарева не забылась, не погрузилась в служебный экстаз настолько, чтобы что-то пообещать от имени председателя Госкино, умного и доброжелательного товарища Романова.

      Она пролепетала лишь о том, что тот «может пойти навстречу», считай, может и не пойти, и потому никто всерьез не воспринял призыв остановить картину для любовных прохлад.

      И все-таки надо было видеть и слышать, как покусывала, посасывала, причмокивала словами товарищ Кукарева, как тихо и нежно перебирали ее обкуренные пальцы струны напевной арфы, аккомпанировавшей арии про единство человека и труда, коллектива и руководителя. Обычно эти арии исполнялись с трибун в сопровождении пронзительно предупреждающей флейты и направляющего барабана.

      И пусть слова были из словаря редакционных заключений и директивных докладов, голос был полон наготы, а интонации были чувственны до бесстыдства.

      Это же ангельское пение с проглатыванием неудержимой слюны и вязким причмокиванием прозвучало и в исполнении товарища Муреневой. Она говорила о своей влюбленности, да что там, о любви к товарищу Кукуеву с каким-то преодоленным смущением, будто признавалась невольно, поскольку в страсти ее был, надо полагать, какой-то неведомый порочный оттенок.

      – Тема труда сама по себе захватывает, – как о глубоко интимном сообщала Муренева. – Она волнует и вызывает всячески приветствуемую симпатию… И всяческую тягу к этому… Это шаг, который надо развить в глубину.

      Развить в глубину шаг под названием «Знакомьтесь – Кукуев!» было довольно трудно, практически невозможно, поскольку предельная глубина, где-то по щиколотку зрителю подросткового возраста, была достигнута сразу, зато «развить этот шаг» в высоту оказалось вполне возможно.

      Фильм был принят и в ленинградском обкоме, а потом и в Москве, и в Госкино, и в ЦК, как праздничный торт, как знамя, как свершение, как светильник. И когда речь зашла о том, что же выставлять на конкурс на очередном Московском кинофестивале, то и двух мнений быть не могло, «Кукуев» и только «Кукуев»!

      Мудрецы высших инстанций были искренне, надо думать, убеждены в том, что «Знакомьтесь – Кукуев!» поведет за собой не только кинозрителей, жаждущих подражать кто посильней, главному, кто послабей, второстепенным героям, но и кинематографистов всего мира, по крайней мере, прогрессивных. Фильму был заранее уготован «Большой приз» фестиваля.

      Председателем