Другие времена. Михаил Кураев

который ей вещи принес? Если он адмирал, то я Папа римский. – Выдержав паузу и насладившись растерянностью Алексея Ивановича, сосед продолжил: – Погоны у него контр-адмирала, а шевроны на рукавах тужурки вице-адмирала. Такие ошибки бывают только в театре или на маскараде.

      – И что же это может означать?

      – Понятия не имею. Наверное, молодой человек хотел на кого-то, может быть и на свою спутницу, произвести сильное впечатление. Давайте лучше займемся обедом. – собеседник еле удержался, чтобы не сказать о том, что нынешние времена чрезвычайно располагают к маскараду и ряженых вокруг может быть больше, чем нормальных людей. Но это было бы прямым вызовом, надо подождать, пусть сосед проявится поподробнее.

      – Но в купе это же довольно дорого…

      – Пустяки. Не думайте об этом. Совершенные пустяки. Я сейчас попрошу проводницу, чтобы она пригласила официантку, сделаем заказ.… Когда вы обычно обедаете, в какое время?

      – Обычно после работы. А какая работа в поезде? Одно безделье. Может, после Лодейного Поля? Какой-никакой рубеж.

      – Отлично, – сказал радушный сосед таким тоном, будто бы Алексей Иванович угадал его заветную мысль. – Для удобства остается познакомиться. Зовут меня, как Шостаковича, Дмитрий Дмитриевич, только на этом наше сходство и заканчивается. Музыка, увы, не моя стихия. До армии пытался баян освоить, да что-то туго пошло. Так и забросил, хотя жалею. А вас, извините, зовут…

      Алексей Иванович представился, после чего несостоявшийся баянист отправился к проводнице. Выходя из купе, он качнулся, отчего все шарниры в его длинном теле пришли в движение, но тут же каким-то невидимым усилием или командой он приказал своему телу стать жестким и несгибаемым, и уже чуть кренясь, как прочная мачта на легкой волне, он двинулся по коридору пружинисто покачивающегося вагона.

      Говорят, у лошадей в ногах есть такое устройство, называется «замок», особый хрящ, благодаря которому нога становится жесткой, и лошадь с полным удобством, как на подпорках, может спать стоя.

      Видимо, какое-то сходное устройство было и в Дмитрии Дмитриевиче, вернувшись в купе, он ослабил свой «замок» и тут же сложился в три угла.

      Хлопнув себя ладонями по коленям, как человек, сделавший хорошее дело, Дмитрий Дмитриевич попросил продолжить рассказ, почти дословно напомнив Алексею Ивановичу его последние слова о том, как студийное руководство покритиковали в ЦК и поручили, тут же поправился, «порекомендовали», заняться делом «важнейшим и ответственным».

      Алексей Иванович отвлекся, глядя в окно, то ли силясь поймать взглядом название проплывшей за окном платформы, то ли действительно припоминая события давних дней.

      – Вот какой у меня к вам вопрос, Алексей Иванович, – Дмитрий Дмитриевич внимательно посмотрел на попутчика. – Как люди решаются пойти в искусство, в кино, к примеру, как работать в сферах, где невозможно ни подсчитать, ни взвесить, ни измерить. Для меня, всю жизнь в народном хозяйстве кувыркавшегося, это загадка. В вашем деле все границы зыбкие, размытые,