Бродяга. Максим Городничев

это угловатое тело, без движения простертое на траве. Решето, и только. Зачем ее убили, кому она мешала? И все без ответа, а ведь наша любовь и не успела по-настоящему побыть на Земле. Зато в земле столько нежности, столько надежд человеческих костяками разбитыми упокоено, что нет мочи поверить, будто все это навек прахом стало.

      «И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, и ангелы его низвержены с ним. И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветавший пред Богом нашим день и ночь».

      Строки Апокалипсиса вернули к реальности. Бойня закончилась, я уходил. Мертвые остались.

      К сожалению, все сходилось. Сергерас, губернатор, по призванию «аптекарь сатаны», смеситель ядов, отравивший за обедом десятки конкурентов и надоевших любовниц. Он мог стать Папой Римским, но предпочитал держаться в тени светской жизни. Вот кого я собирался убить ради женщины. Это было бы смешно, если бы не было столь печально. Я никогда не свыкнусь с ужасной мыслью, или мне хотелось так думать, но боль застлала глаза.

      И снова предательская мысль: что, если я ошибаюсь, учитывая обстоятельства, ведь галлюцинации случались раньше. Мара мертва, я уже несколько дней принимаю таблетки. Вдруг всему виной чувства, и я иду на поводу у больного воображения?

      Однако чутье подсказывало – работа требует завершения. Теперь карты на руках, я знал, где найти губернатора и его цербера, жертву алхимии. Крыша планетария являлась одним из ключевых звеньев связующей цепи. Нужно попасть туда снова.

      Но сначала я отправился в место, где мог зализать раны – на колокольню. Я шел медленно, ноги тугие, голова пустая, и в ней одна мысль болтается – добраться до Кетера. Эта мысль точно якорь, ищет, за что зацепиться, и не может достичь дна.

      Подъем показался мучительно долгим, я считал каждую ступеньку, всего их оказалось шестьдесят шесть. Ступени растрескались. Трещины змеились сухими венами. Вместе они – вытертая до желобка дорожка. И я – странник на этом пути, совсем обессилел, какая-нибудь мелочь вроде легкой простуды – и я сдохну, как отравленный таракан.

      Гебура сидел возле костра неподвижный, напоминая валун на обочине. Я содрогнулся от жалости: бродяга крайне истощен. Скелет, обтянутый кожей, укутанный лохмотьями. Я смотрел на его согбенную спину, где под рваным плащом позвонки выпячивались, как зубья пилы.

      – Рука не поднимается плащ выбросить, не могу от воспоминаний о счастье избавиться, – сказал Гебура, не оборачиваясь. – Самую большую дыру моя любовь проделала, на теле зажило, а прореха в тряпке осталась. Я туда свою память помесил.

      У костра отшельник что-то готовил, медленно крутя на вертеле, оттуда шел запах жареной крысы, и я почувствовал