Книга живых. Александр Лапин

свое прекрасное тело. Поднялись на второй этаж и оказались в комнатах, обставленных очень странно.

      – А вот здесь была детская! – торжественно произнес гид. – Но когда Матильда покинула Петроград, в марте тысяча девятьсот семнадцатого года, сюда въехала солдатня. А потом этот особняк облюбовали большевики. Тут был их штаб. И в этой комнате, где беззаботно резвились детки, поселился Ленин. Это был его рабочий кабинет.

      Казаков с изумлением разглядывал простой прямоугольный дубовый стол, казенные стулья, кресло вождя – весь этот диссонирующий и никак не вписывающийся в уютную обстановку дворца грубый антураж революционного времени.

      – А вот с этого балкона, с которого любила смотреть на вечернюю зарю Кшесинская, вождь выступал перед разбушевавшейся революционной толпой и призывал к новому восстанию.

      «Да, неисповедимы пути Господни! – думал Казаков. – И как все переплетается в этой жизни. Наверняка он и спал здесь где-нибудь. Может быть, даже на кровати балерины, где она предавалась любви со своими воздыхателями…»

      А они все двигались и двигались по экспозиции музея.

      – Обратите внимание вот на эту фотографию! – и молодой гид указал ему на наклеенное на картон фото.

      Казаков вгляделся. И увидел на сером фоне шесть простенько одетых молодых женщин, стоящих лесенкой на ступеньках вагона. А вокруг них – облепившую вагон толпу мужиков в картузах и сатиновых рубахах.

      – Это встреча осужденных террористок на пути на каторгу в славном городе Омске. Этих убийц, бомбометательниц народ на пути в Сибирь приветствовал как героинь. Одна из них писала: «Вся дорога наша – это был сплошной триумф». О чем это говорит? – спросил гид.

      – Народ наш был болен! Общество было больным от ненависти, – ответил Казаков.

      А про себя прошептал: «Господи! Прости нас всех!»

      – А вот это кусок веревки, на которой повесили еще одну знаменитую убийцу-террористку.

      – Перовскую? – наугад спросил Казаков.

      – Так точно! И при этом народ после казни столпился у эшафота, жаждая добыть хоть кусочек веревки, на которой ее вешали.

      – Странный у нас народ… – пробормотал Анатолий.

      Так шли они вдоль стендов, на которых была разъята, распята, выставлена напоказ кровавая история России девятнадцатого и двадцатого века.

      В конце концов они добрались до того раздела, ради которого Казаков, собственно, и появился здесь.

      – Это экспозиция, посвященная Гражданской войне в России. У нас обычно ее представляют как борьбу между белыми и красными. Но это упрощенное видение.

      И пока юный гид, «друг сердечный, таракан запечный», рассказывал, что кроме красных и белых были еще и другие силы – так называемые красно-зеленые, партизаны, басмачи и даже демократы того времени, Казаков молча читал подлинник приговора адмиралу Колчаку. И понимал, что печатал этот исторический документ безграмотный человек, так как даже само слово «расстрелять» было напечатано с ошибкой «разстрелять».