Короли садов Мамоны. Анатолий Васильевич Мусатов (АМУС)

выбила привычную почву под ногами. Вполне возможно, что не случись в стране перемен, взорвавших её изнутри словно мыльный пузырь, он бы так и не увидел, что, по сути, всю свою жизнь занимался бы заказным ремеслом, оплаченным тоталитарной сетью малограмотной номенклатуры. Эти спесивые сволочи, засевшие на высоких местах, не дали бы ему реализовать свои истинные возможности. Их специфический опыт умело гасил любые его попытки сказать хоть что-нибудь личное, искреннее и выстраданное. Иногда он делал такие попытки и, видимо, удачные. Судя по тому, что в один прекрасный день с ним провели беседу на предмет инакомыслия, разъяснив, в пределах какого забора ему позволительно развивать свое дарование.

      Не то, что бы наш герой сильно испугался тогда. Просто решил избежать малоприятной альтернативы – заведомо проигранного противостояния системе. Владимир прекрасно был осведомлён о результатах этого противостояния. Ему вовсе не хотелось растратить свои силы и лучшие годы на борьбу с колоссом. Тогда никому и невдомёк было, что у этого колосса глиняные ноги. Примеров и другого сорта он имел перед глазами предостаточно. Весьма маститые писатели и не очень, не особо напрягаясь, благополучно смогли провести свои суда по волнам бурного времени до наших дней, причём умудряясь оставаться такими же уважаемыми аксакалами и сейчас, хотя грехов числилось за ними по нынешним понятиям немало. Более того – об их рьяном двурушничестве вспоминать сейчас было признано дурным тоном. Некоторые из них, успев сорвать цветы славы, уже почили в бозе. Благодарные потомки поспешили поставить им памятники, увенчав их головы сияющим венцом мученика-борца за свободу с тоталитарным режимом…

      Длинная, как кишка, Люблинская улица была буквально нашпигована светофорами. Спотыкаясь о них через каждые двести метров, нечего было и думать выжать хоть какое-нибудь подобие скорости. Это удручающее обстоятельство в какой-то мере располагало к философствованию.

      Князев с иронией усмехнулся своим мыслям. Уж перед кем, а перед собой-то не стоило кривить душой. Мог он и тогда выбрать свой путь, но лёгкая и широкая дорога всегда соблазнительнее торных путей. Он не устоял перед соблазнами сиюминутной выгоды. Конечно, его привлекали большие полотна романов, но как-то всё было недосуг. Тогда он считал, что идеям надо вызреть, поспеть, что торопить себя в серьёзном деле всё равно, что сорвать плод незрелым.

      Но сейчас он понимал, что это была всего лишь леность души, и никакими чиновничьими происками оправдать это было нельзя. Итог такой политики был весьма закономерен и печален. Переполнявшие его в те годы мысли и идеи исчезли, растворились в суете жизненной энтропии. Бесследно канули в Лету энергия и задор, мощным стимулом питавшие каждую строчку тех лет. Ему не хватало пафоса и героики советского времени, он скучал по его регламентированной тематике.

      Но всё же у него тогда были цели, ради которых имело смысл работать и жить, как ни высокопарно это не звучало. «Мир»,