Короли садов Мамоны. Анатолий Васильевич Мусатов (АМУС)

своего излишнего рвения. Иногда Андрей, не в силах противиться естеству, сдавался. Довольный Борис Палыч, получив благодарного слушателя, с увлечением рассказывал ему бесконечные истории из своей бурной матросской жизни. Но это всё были редкие моменты проявления слабости. Но в основном Андрей сидел внизу, словно обложенный в норе барсук, не смея даже кашлянуть. Мало того, что слышимость между помещениями была отличной, вследствие огромных дыр в потолке, но и Борис Палыч, в силу своей морской профессии, был слухач отменный, как и подобало старшему матросу БЧ-4…

      Рассевшись поудобнее, Андрей предварил начало трапезы коротким рассказом об дневных событиях, ничего не утаив из существенных подробностей. Своего мнения о роли Зинки в этом ужасном деле Андрей оглашать не стал. Оно было и так выражено его сотрапезниками в кратком резюме: «Зинка – сволочь!..».

      После полновесных двухсотграммовых доз, выпитых молча за помин несчастного бедолаги, первым высказался Борис Палыч:

      – Я его знал? Нет, я его не знал, но я знаю, что он был наш, рабочий человек, и поступать так с нашим братом может только последний негодяй.

      Он склонил голову, качнул ею два-три раза и проронил ещё:

      – Что можно с такой сволочью сделать! Наказать надо, примерно наказать, чтоб знала, как обращаться с нашим братом.

      Тут они заговорили все разом. Мысль им показалась настолько заманчивой и плодотворной, что они осушили еще по стакану, чтобы не дать ей засохнуть на корню. Планы мести один за другим рождались в их, разгорячённых сорокоградусным допингом и ужасной трагедией, головах. Живописуемые Андреем, раз от разу во всё более мрачных и трагических красках эпизоды, не могли не найти отклика в душах потрясенных слушателей. Апофеозом рассказа стала сцена предсмертной агонии несчастной жертвы Зинкиного произвола.

      – Я смотрю в его глаза и вижу в них: «Не дай мне помереть», а сделать ничего не могу…

      Голос Андрея дрогнул, глаза его влажно заблестели. Отвернувшись, он молча уткнулся в кусок горбуши. На скулах Бориса Палыча ходили желваки, как будто разгулявшиеся валы во время шторма на море. Дмитрий же, опустил голову долу и закрыл глаза, но было видно, как его губы что-то шепчут, нервно подергивая влажным усом.

      – Ну, что, братан, примем успокоительную в помин души новопреставленного?

      Дмитрий, не поднимая головы, выставил вперёд руку с поднятым вверх указательным пальцем, как бы отстраняя им от себя все суетное и малозначимое для наступившего момента. Мгновение он пребывал ещё в такой позе, затем медленно поднял голову и сказал севшим от напряжения голосом:

      – Слушайте… – и, закрыв глаза, стал говорить, коротко выдыхая каждое слово:

      Не надо ждать…

      Не надо плакать….

      Не умирать, а жить спеши!

      Светя из тягостного мрака

      Огнём мерцающим души…

            Мы все уйдём,

            Пыля дорогой

            Разбитых вдребезги надежд…

            Оставив