ПоЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Олег Валентинович Ясинский

Придушил.

      Разодрал липкие глаза, уставился на окно.

      От приоткрытой форточки колыхалась тюль.

      За грязными стеклами поднималось утро, окутанное влажной моросью.

      В комнате было пусто.

      Между бровями, в запревшем мозгу, щемило терпкое послевкусие недавнего сна.

      «Примерещится такое! Да еще с четверга на пятницу».

      Часть первая

      «полЛЮЦИя»

      Глава первая

      Утро, 11 октября 2013 года, пятница

      ***

      Толкнул дверь парадного. Вышел из пахучего сумрака в дождливый мир.

      Чахлый сквер дохнул пряным ароматом умирающих листьев. Затем повеяло смогом от шестиполосного проспекта, который прижимал микрорайон унылых пятиэтажек к заводу железобетонных изделий.

      Окраина столичного мира суетилась всегдашней утренней суетой, спешила по неотложным будничным делам, составлявшим жизнь ее обитателей.

      ***

      Я раскрыл зонт, побрел к остановке троллейбуса, стараясь обходить лужи.

      Начало октября выдалось дождливым.

      Меня это не заботило. Так складывалось, что вся моя жизнь проходила в бетонных стенах, с многоэтажной крышей над головой.

      Последние же четыре года, уволившись со школы, я служил в рекламном отделе небольшой компании. Я носил гордое звание «Офисный планктон», дни напролет просиживал в кабинете перед монитором и незлобиво сочувствовал бедолагам, которые в непогоду торчали на улице.

      Даже выходные и праздничные, благодатные майско-сентябрьские дни, наполненные солнцем и детским гомоном, я проводил в комнате за книгой, в крайнем случае – возле открытого окна, за неимением балкона на первом этаже тридцатиметровой двухкомнатной хрущевки.

      ***

      Я никогда не любил мира за стенами своего дома. Мир отвечал мне взаимностью.

      Однако, на пятом десятке, эта нелюбовь была уже не такой, как в семнадцать.

      В семнадцать я презирал копошливый людской муравейник, но мечтал его спасти: создать что-либо ЭТАКОЕ, обращенное к Добру.

      «Люди прочитают, – думал я, – изменятся, станут лучше».

      Я ночами корпел над книгами и рифмами, добывая заветные слова.

      В итоге слова те остались никем не читанными, и никому не нужными.

      – Засунь их себе в жопу! – посоветовал друг детства. – Людям пофиг. Сейчас нужно деньги делать.

      Я страшно обиделся: «Как он мог!».

      После недельных самоистязаний единственный друг был вычеркнут из моей жизни, а стихи отложены до лучшего времени. Я принялся за прозу.

      Однако, к двадцати двум годам, в девяносто первом, когда привычный мир рухнул, страна исчезла, обратившись пародией, а реальность окончательно свихнулась, я опустился с облаков на землю: моя нравственная проза тоже оказалась никому не нужна.

      ***

      Наученный людским равнодушием, я передумал спасать мир и решил спасать себя.

      Я укрылся в придуманной книжной реальности. Однако плоть не обманешь, а голод не тетка.

      Мне пришлось заботиться