Somniator. Богдан Тамко

как бы между делом сказал я, передвинув ползунки на микшере.

      Несчастный хор оборвался, и в зале зазвенела тишина. Тут же я вернул звук на место и мы вдвоем ехидно захихикали. Через минуты полторы я спросил:

      – Как тебя зовут?

      – Кристина. А тебя?

      – Наполеон, – ответил я, как всегда ожидая неадекватной реакции.

      – Тогда я Жозефина! – засмеялась девушка в ответ.

      – Эм… А с чего это ты позиционируешь себя с моей женой? – пошутил я, после чего посмотрел на сцену, как ни в чем ни бывало. – Я серьезно, – добавил я без улыбки, – меня зовут Наполеон. Могу завтра принести свидетельство о рождении, если не веришь.

      Кристина недоверчиво смотрела на меня. Я достал из портфеля дневник и открыл его на первой странице, там, где было мое имя.

      – Так странно, – пробормотала она, – почему?

      Я протянул ей руку и спросил:

      – Не замечаешь ничего необычного?

      Кристина прикоснулась к моей ладони, от чего у меня по телу побежали мурашки. Это был наш первый телесный контакт.

      – У тебя они такие… странные.

      – Одинаковые. Как у Бонапарта. Я ответил на твой вопрос?

      Кристина подняла глаза и как-то своеобразно посмотрела на меня. Я не мог сказать, какие эмоции были в этом взгляде, но меня он сводил с ума. Я перехватил ладонь и пожал ее.

      – Будем знакомы.

      – Очень приятно, – улыбнулась девушка и отпустила мою руку.

      После репетиции я зашел домой и взял деньги из особого места, в котором отец всегда оставлял их для меня. Несколько лет я почти ничего оттуда не брал, а папа продолжал периодически класть туда одну и ту же сумму, так что денег там было очень много. Я прошелся по магазинам и в несколько заходов купил мольберт, краски, карандаши и холст.

      Никогда до этого не рисовав, я, тем не менее, знал, что мне нужно и как с этим управляться, потому что, как всегда, где-то об этом читал. В своей комнате я натянул холст на подрамник, поставил его на мольберт и сел перед пустой белой тканью внушительных размеров. Чистота холста вселяла в меня какой-то особый трепет начала чего-то нового и значительного. Перед моими глазами вырисовывались разные образы, эмоции мешались, сердце учащенно билось, а фантазия уже линию за линией обрисовывала на белом холсте пока еще нематериальные черты образа Кристины.

      А дальше события развивались, управляемые суматохой и паникой. Последний звонок близился, поэтому репетиции проходили в разное время, второпях, кусками, разным составом людей. Ученики исправляли задолженности, чтобы закрыть четвертные оценки; по причине всей этой суеты я практически не видел Кристину, только изредка здоровался с ней, когда мы пересекались в коридорах или актовом зале. И тем жаднее я наблюдал за ее танцем на репетициях, когда казалось, что мы остаемся только вдвоем: свет выключен, а в темноте выделяются только она и луч прожектора, направляемый моей рукой.

      Перед последним звонком была генеральная репетиция. Многие номера прогонялись по несколько раз, поэтому у остальных участников было