Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен. Генриетта-Люси де Ла Тур дю Пен Гуверне

сидеть с ней, оказывать ей все те услуги, которых желало мое сердце. Но она меня отталкивала, удаляла от себя, и я не могла разгадать причины такого отвращения к единственной дочери.

      IV

      Тем временем воды Спа сокращали дни моей матери. Однако же она не хотела возвращаться в Отфонтен, будучи уверена, что бабка моя встретит ее, как обычно, сценами и вспышками ярости. В этом она не ошибалась. Но поскольку состояние ее всё ухудшалось, ей пришла мысль сменить климат, обычная для тех, кто страдает этой жестокой грудной болезнью. Она захотела отправиться в Италию и попросила прежде о возвращении в Париж. Моя бабка на это согласилась и только тогда начала представлять себе истинное положение своей несчастной дочери. По крайней мере, с этих пор она говорила о ее положении как о безнадежном, каким оно и было на самом деле. По приезде в Париж бабка отдала моей матери свои комнаты, как самые просторные. Она окружила ее заботой, и для меня это так резко контрастировало с обычным ее оскорбительным обращением, коему я была свидетельницей за несколько месяцев до того, что я смогла поверить в истинность проявляемых ею чувств. Думая об этом в зрелом возрасте, я пришла к выводу, что крайности и метания естественны для страстного характера. Когда человек никогда не властвовал собою и всегда предавался любой склонности, не прилагая ни малейшего усилия, чтобы преодолеть себя, когда его не сдерживает религия и он зависит только от себя самого, нет причин не впасть во все возможные излишества и бесчинства.

      За моей матерью очень ухаживали в ее последние дни. Королева приехала ее навестить, и каждый день из Версаля присылали курьера или пажа справиться о ней. Она слабела с каждой минутой. Но, что печалит меня и сорок пять лет спустя, когда я пишу эти строки, никто даже не заговорил ни о святых дарах, ни о том, чтобы пригласить священника. Я сама едва выучила катехизис. В этом архиепископском доме не было даже капеллана. Горничные, хотя среди них были и набожные, слишком боялись мою бабку, чтобы осмелиться об этом заговорить. Моя мать не думала, что конец ее близок. Она умерла от удушья на руках у моей горничной 7 сентября 1782 года.

      Мне сообщили об этом печальном событии наутро. Проснувшись, у своей постели я увидела одну добрую старую даму, дружившую с моей матерью, которая и объявила мне о ее смерти. Она мне сообщила, что бабка моя уехала из дома и что я должна подняться, отправиться к ней и просить ее о защите и попечении; что отныне моя участь зависит от нее; что она очень не в ладах с моим отцом, который теперь в Америке; что она наверняка лишит меня наследства, если невзлюбит, к чему она весьма расположена. Мое юное сердце восстало против того притворства, к которому эта добрая дама пыталась меня склонить. Ей стоило большого труда уговорить меня позволить ей отвезти меня к моей бабке. Воспоминание о всех слезах моей матери, которые мне приходилось видеть, об ужасных сценах, которые ей приходилось переносить в моем присутствии, мысль о том, что дурное обращение, которому она подвергалась, сократило ее дни, –