Грязная жизнь. Владимир Колычев

рассмеялся Пашка.

      И снова ударил ее в живот. Задыхаясь от боли, Ксюша пригнулась к самой земле.

      – Я тебе, падле, работу даю, «крышей» крою, а ты, сука, меня кидаешь.

      «Крышей» он кроет. Только Валюту его «крыша» от «отморозков» почему-то не спасла. Но вслух об этом Ксюша сказать не рискнула.

      – Короче, лярва, еще такое повторится, и я тебя урою. Вали в машину!

      С трудом распрямившись, она доковыляла до «Волги» и ввалилась в салон. Ленка и Катюха смотрели на нее так, будто она с веселой прогулки вернулась. Ну да, ничего ведь и не случилось. Подумаешь, пару раз под дых схлопотала.

      Ксюша закусила губу и отвернулась от всех к окну.

      – Тебе больничный не полагается, – трогаясь с места, усмехнулся Паша. – Будешь работать сегодня за двоих!

      Понятно... Все бабки, что она сегодня заработает, целиком уйдут этому козлу.

      * * *

      Рубаха и парусиновая ветровка нещадно воняли плесенью, но Мирон балдел от этого запаха. Это был запах свободы. Семь лет пролежали его шмотки на складе колонии строгого режима, ждали своего хозяина. И дождались. В них свободный гражданин Скорпицын вышел за железные ворота КПП. Вот она, свобода! Небо встречает его нудным моросящим дождем, земля – унылым пейзажем обнищавшего горняцкого поселка, но ему все пофигу. Он волен как ветер, в кармане пятьсот сорок семь тысяч рублей и справка об освобождении. Кайф! И его не обломает даже ураган-цунами! Наконец-то свершилось.

      Полгода в следственном изоляторе, семь лет на зоне – и все из-за какой-то чешуи. На мужика одного с пацанами в подворотне наскочили, шапку с него сбили, часы, «лопатник» приханырили. Шапка пыжиковая, часы «Слава» – красная цена три рубля в базарный день, в бумажнике – шесть рублей восемьдесят четыре копейки. Короче, не навар, а лажа сплошная. Ну и морду козлу этому начистили, оторвались, что называется. А через день дома у него менты появились. «Гражданин Скорпицын, вы арестованы!» В наручники закоцали и в «воронок» закатали.

      Мужик, оказывается, его одного только запомнил. На других менты через Мирона выйти надеялись, да только ни хрена у них не вышло. Никого он не сдал – на себя все взял. Сам на мужика, мол, наехал, в одиночку грабанул, сам же его по башке хряпнул. А если ему кажется, кто-то был еще – так это у страха глаза велики. И впаяли срок ему одному. Он в места не столь отдаленные, а Лишай, Горюн и Мультик, кореша его, на воле вольной. Такие вот дела.

      Пока на хате в СИЗО парился, все вроде бы путем шло. Голимо там было – теснота, жрать мало дают, параша смердит. Зато его никто там не трогал. Совсем зеленый он тогда был, восемнадцать только исполнилось, никаких понятий. Но статья у него не гиблая была. И мазу на себя тянул. А за это особенно уважают. На «кичмане» с «бродягой» одним сошелся, ума-разума от него набрался. Узнал о законах, по каким зэки живут, понятий поднабрался. Но своим среди «блатных» не стал – не тот фасон. Да ему, если честно, не больно того и хотелось. На хрен ему сдалась их блатная романтика. «Украл – выпил – в тюрьму, зона – мать родная».

      Для «татуированных» зона, может, и в самом деле мать родная, а для него она как тетка злая. Не сразу его там приняли. Начхать, кто ты, по какой статье зачалился. Главное, какой ты: сколько