Очень храбрый человек. Луиза Пенни

мучимое болью.

      Лизетт Клутье потянулась было к нему, но Гамаш остановил ее руку.

      Этому человеку требовалось личное пространство. Иллюзия приватности.

      Гамаш, повидавший немало скорби, знал, что отцу Вивьен нужно дать выплакаться и следует пресечь попытки доброжелателей остановить его слезы. Причина этих попыток, вроде бы милосердных, крылась в чувстве крайней неловкости, а не в желании утешить страдальца.

      – Он был прав, – заговорил наконец Годен, с трудом выдавливая слова. – Я плохой отец.

      – Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш. – Вы сказали что-то похожее, когда мы приехали. Вы сказали, что это ваша вина.

      – Я так сказал? Ну, я имел в виду, что должен был как-то повлиять. Сделать что-то, когда они только-только обручились. Я знал, что он сукин сын. Но я не хотел, чтобы она думала, будто я после смерти матери ревную ее или что-то такое. А я даже не знал, поэтому ли я так возненавидел Трейси. У меня все в голове путалось. Но я видел, прямо-таки видел, что он нехорош для нее. Однако я даже не думал… – Он замолчал и несколько раз вздохнул. – Не думал, что он будет ее обижать. Хотя бы не сразу. И не так.

      – Обижать каким образом? – спросил Гамаш.

      Они уже знали, но им нужно было услышать это от отца Вивьен.

      Губы Омера шевелились в попытке сформировать слова, но у него ничего не получалось. Наконец он уставился на Гамаша, умоляя взглядом не вынуждать его произносить это вслух.

      Клутье попыталась было заговорить, но Лакост остановила ее.

      И они продолжали ждать.

      – Он бил ее.

      Слова пролились изо рта месье Годена, как кровь из вскрытой вены. Тихо. Почти опровергая свой смысл.

      Омер продолжал смотреть на Гамаша. Молил его, но не о понимании, так как и сам не понимал, почему, заподозрив, что его драгоценную дочь избивают, не прекратил этого.

      Нет, он молил помочь ему. Помочь сказать то, что нужно сказать. Признать неизвиняемое. Немыслимое.

      Признать, что он предал ее.

      – У вас есть дети? – спросил он Гамаша.

      – Двое. Сын и дочь.

      – Она, наверное, такого же возраста, что и Вивьен.

      – Oui. Ее зовут Анни.

      – А у вас? – спросил Омер у Лакост.

      – Тоже двое. Сын и дочь.

      Омер кивнул.

      Лакост наблюдала за ним. Можно ли представить себя на его месте? В этом кошмаре?

      – Он прятал ее от меня, – сказал Омер, обращаясь теперь к Лакост. – Когда я видел ее, всего несколько раз за последний год, она была такая худая. И в синяках. – Он поднял руки, словно взывая к небесам. – Я умолял ее бросить его. Переехать ко мне, но она отказывалась.

      – Почему? – спросила Изабель Лакост.

      – Не знаю. – Он посмотрел на Фреда, опустил руку и погладил спящую собаку.

      – Ты пытался, – сказала Лизетт. – А больше ты ничего и не мог.

      – Ну, кое-что очень даже мог. – Он взглянул на Гамаша. – Что бы сделали вы, если бы вашу Анни…

      – Когда вы в последний раз видели Вивьен? – спросил Гамаш, уклоняясь от ответа.

      Годен слабо улыбнулся:

      – Не