Человек Чубайса. Геннадий Прашкевич

саму музыку Шурка не понимал. Ему было все равно – наигрывают «Чижика» или Вебера, главное, чтобы звучал саксофон. Он каменел, услышав голос саксофона. Это было что-то вроде болезни. Когда мы создали школьный джаз, Шурку в очередной раз выгнали из школы, но он регулярно приходил вечером к школе и торчал под окном музыкального класса. В такие минуты даже первоклашки его не боялись. Можно было махать перед его глазами рукой, он ничего не замечал. Но если, не дай Бог, очнувшись, обнаруживал обидчика, расплата оказывалась страшной.

      Конечно, Шурка.

      Нос у него был как у орла – двуглавого.

      На широких плечах голубела джинсовая жилетка на многих заклепках, вместо нормальных штанов он носил потертые джины. Не знаю, были ли на Шурке трусы, но ни майки, ни футболки под джинсовой жилеткой не замечалось. Только темная шерсть торчала, густая темная шерсть, как у медведя.

      – Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин? – радостно заорал он. – И приказал: – Прыгай в телегу!

      Шуркины манеры (если это можно назвать манерами) не изменились. И словарь не стал богаче. «Стрёмно не показываться на глаза! – орал он, круто выворачивая руль джипа. – Я думал, ты в своей сраной Америке. Когда явился? Зачем молчок? – И заржал, заглушая шум города: – Шарахнем шампусика? Шампусик липуч, а, Андрюха?»

      Устроились мы в кафушке за барахолкой.

      Нескончаемая толпа Шурку не смущала. Наоборот, толпа его радовала. Он любовно смотрел на озабоченных пиплов, безостановочно и как бы даже бессмысленно кружащихся в душном пространстве, строго размеренном торговыми рядами – водовороты, облака, чудовищные скопления серых озабоченных мотыльков, а может, саранчи, кто знает? Он с удовольствием закурил и подсунул мне под нос оба принесенных шашлыка и кружку пива. «А вам?» – ухмыльнулся рябой толстый шашлычник, похожий на пивную кегу. Видно, он хорошо знал Шурку. – «А мне что-нибудь легкое перекусить». – «Ну, кусок медной проволоки устроит?» – «Я тебе пошучу, балабан!»

      Все у Шурки здорово получилось.

      Без всякого напряга.

      Кстати, дом, в котором он вырос, народ заселял крутой: профессора Западно-Сибирского филиала Академии наук, доктора наук, члены-корреспонденты. Некоторые в конце пятидесятых приехали в Энск из Томска, другие из Москвы, но Шуркин отец родился и всю жизнь прожил в Энске, он был дворником. Впрочем, однокомнатная служебная квартира дворника в профессорском доме тоже не выглядела тесной. Правда, главным заводилой (что Шурку, понятно, раздражало) всегда считался во дворе Юха (Ефим) Толстой – сын палеоботаника, есть такая профессия. Толстой-старший в экспедициях собирал и описывал отпечатки вымерших растений, а Юха верховодил дворовыми компаниями. С писателями Толстыми Юха будто бы не находился в родственных отношениях, а вот известные российские адмиралы почему-то ходили в его предках. Нахимов, Ушаков, Лазарев… Мыс Калиакра, Синоп, Малахов курган… Еще Юха обожал Высоцкого. Потеряли истинную веру, больно мне за наш СССР; отберите орден у Насера, не подходит к ордену Насер… Многое мы услышали благодаря