Человек Чубайса. Геннадий Прашкевич

не улыбались), сумрачно отворачивали лица в стороны. После Америки, где самый последний черный бомж (есть там и такие) встречает тебя непременной улыбкой, всеобщая озабоченность казалось диковатой. Только неуничтожимый сладкий дым отечества (от лоточного шашлыка) остался прежним, хорошо щекотал ноздри.

      Машины у меня не было – продал перед отъездом.

      Вадик Голощекий обещал новенькую иномарку – по возвращении, но, вернувшись, я не нашел ни иномарки, ни фирмы, ни самого Вадика, ни даже бывшей своей жены. Старая, как мир, и такая же пошлая история. Можно сказать, ничего у меня не осталось от прежнего мира, кроме квартиры. А хорошей новостью было только то, что я – дома. Вот летнее утро, вот чистое небо; вот жаркий июль, десятое; вот одна тысяча девятьсот девяносто третий год. Я дома и в кармане пять баксов.

      А могло быть ни одного, усмехнулся я. А могло быть не пять баксов, а, скажем, пять рублей. А могло и пяти рублей не быть.

      Спустившись в метро, в переходе, ведущем на ГУМ, я увидел автомат, похожий на металлическую тумбу, украшенную гипсовой головой седовласого восточного старца. Рядом стояла загорелая девица в светлой майке, украшенной словом НЕТ, и в светлых джинсах. У ее ног хрипел карманный приемник. В этом мире того, что хотелось бы нам – нет… Девица в такт притоптывала длинной ногой. Мы в силах его изменить? – Да… Конечно, девицу несколько портили домашние тапочки на ногах. Не туфли, и не сандалии, а именно тапочки. В таких тапочках, как ни притоптывай, не сильно изменишь мир. Но, Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра…

      Интересно, понимала она рвущиеся из приемника слова?

      Вряд ли.

      Я присмотрелся.

      Неизвестное божество.

      Гипсовый старец с тумбы смотрел сощурясь. Он, наверное, всякий раз так прикидывал, с кем имеет дело. И девица смотрела перед собой чуть сощурясь, потому что в переходе было пусто. А имя девице было – Оля. По крайней мере, так указывалось на синеньком бейдже, пристегнутом почему-то справа и высоко – почти на ключице.

      Наверное, чтобы грудь не уколоть, подумал я.

      И поинтересовался:

      – Что предсказываете?

      – Судьбу.

      Голос у Оли оказался тоже хрипловатый, она часто откашливалась, наверное, много курила.

      – Прямо вот так судьбу?

      – А то! – ответила Оля с хрипловатым вызовом. – Это же настоящий электронный хиромант!

      Только теперь я увидел выбитое на передней стенке металлической тумбы изображение человеческой ладони, испещренной прихотливыми линиями, а сверху неброскую надпись: «La Bocca della Verita». Перевести итальянские слова я не смог, но электронный хиромант меня заинтересовал:

      – Он по руке гадает?

      – Смеешься! – сказала Оля.

      Она, наверное, еще только разогревалась. Она еще не работала в полную силу. Первая волна пассажиров схлынула, в переходе метро было пустовато, даже совсем пусто (В этом мире того, что хотелось бы нам – нет…), вот Оля и расслабилась, не желая тратить силы на одинокого клиента. «Уста правды говорят вам?…» – с большим значением намекнула она. Возможно, это был перевод итальянской фразы, выбитой на передней стенке автомата. «Это мощный компьютер. Уста правды говорят вам! Сам знаешь, – она предпочитала простые формы обращения, – компьютер никогда не ошибается. А если однажды ошибется, то сгорит, – Оля с ненавистью взглянула на автомат (Но, Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра…). – У него этих самых чипсов… Нет, чипов… Знаешь сколько?… Да больше, чем нейронов у тебя в мозгу! – Насчет нейронов она, наверное, загнула, но, в общем, объяснялась понятно. – Там внутри очень мощный компьютер, – попинала она металлическую тумбу длинной ногой в домашнем тапочке (наверное, нелегко часами стоять в переходе метров). – У него память – как у сумасшедшего. Он все помнит и все знает. У него такие сложные программы, – нехотя похвасталась она (видимо, все еще разогревалась), – что обрабатывать их может только он сам. Вот гони денежки и говори дату рождения».

      – Моего?

      – А то!

      – Да я ее и без денежки знаю.

      – Зато автомат не знает, – снисходительно постучала себя по лбу Оля. Она все-таки была не такая хорошенькая, какой показалась поначалу: например, под носом темнели заметные усики.

      – А если будет знать?

      – Уста правды говорят вам!.. За разумные денежки он скажет голую правду. Большую настоящую голую правду… Ты как бы заглянешь в будущее… Только дурак пройдет мимо…

      Оля не сильно давила.

      Похоже, она понимала, что я не тот клиент, который, задрав хвост, незамедлительно рванет в будущее. У меня денег не было (такое сразу угадывается), а сам я лучше многих других знал, что даже в счастливом будущем без денежек делать нечего. Ну, в самом деле… Прорвешься, а там цены круче, чем в нынешнем фирменном салоне… Нет, с пятью баксами в кармане даже счастливое будущее не в кайф…

      – Уста правды говорят вам.

      Звучало красиво, даже заманчиво.

      Но