Секретный дьяк. Геннадий Прашкевич

Гилянское на берегу Амура с надписью для куриозете: «До сего места Александр Македонский доходил, ружье спрятал, колокол оставил». Так ведь и ту шуточную маппу государь использовал для дела, принимал по ней ученый экзамен и сердился незнайкам и нерадивым».

      Освирепел: «Глупость не учит. Был такой господин Соколов. В Тобольске в бытность несчастного губернатора Матвея Петровича Гагарина в буйном пьянстве похвалялся, что свободно может с Ламы на Камчатку судном пройти. Князь Матвей Петрович на другое утро вызвал того господина и строго спросил – помнит ли тот, что правда может пройти с Ламы на Камчатку? Господин Соколов, испугавшись платить большой штраф за пустую похвальбу, неохотно объявил, что да, может. Тогда покойный князь Матвей Петрович дал ему известных в Тобольске плотников и мореходов, а тот господин Соколов сделал на Ламе русскую лодью, вышел на море и такой счастливый путь имел, что в третий день прибежал на Конпакову реку. Вот повезло, хранил его господь. А ты? Помнишь ли, что сказал апостол Павел? «Не упивайтеся вином, несть в нем спасения. Хмель душу пьяного смрадной делает, ум – мерзким и непотребным». – Думный дьяк страшно ткнул толстым пальцем в Ивана и заскучал, прикидывая вслух с ужасом: – А вот утопить тебя в Неве. Прямо в полынью с головой. Рогожный мешок сверху. Мало ль, скажут, пил глупый дьяк. Совсем небольшого ума был. И ходил по тонкому льду. А матушке Неве все равно».

      – О ком это вы, Кузьма Петрович? – встревожился Иван.

      – О тебе, Ванюша, голубчик. О тебе, сирота.

      – Да что ж я за птица такая?

      – Да птица ты невеликая, – согласился думный дьяк. – Но потому-то и должен всегда помнить, какая необычная на плясовой площади перед домиком коменданта стоит деревянная лошадь с острою спиною, а рядом столб вкопан с цепью и весь утыкан спицами.

      С угрозой посмотрел в глаза:

      – Знаешь, зачем все это построено?

      – Да Бог с вами, Кузьма Петрович. У меня ж христианская, почитай, душа!

      – А ты меня пожалел? – Думный дьяк Матвеев, наклонив тяжелую голову на круглое плечо, внимательно и со страхом разглядывал Ивана. «И высечь нельзя, – горько сетовал он вслух. – И оставить с миром нельзя. Ты мне, Ванюша, теперь как кость в горле. А ведь я не до малого дошел. Всем Матвеевым да Крестининым нелегко пришлось, мир праху отца твоего, а я все равно дошел не до малого. С Остерманом Андреем Ивановичем на вольной ноге. А теперь? Спросят – чей это пьющий дьяк, откуда пошел такой? Так и ответят – отпрыск стрелецкий». И побледнел. Наверное, представил виселицу. Ту самую, на которой еще недавно висело перед окнами Юстиц-коллегии истлелое тело Матвея Петровича Гагарина – воеводы сибирского. Не сумел жадный воевода заглотать того, что откусилось. А теперь перед окнами Юстиц-коллегии его, думного дьяка Кузьму Петровича Матвеева, распнут.

      Ужаснувшись, покачал седой головой:

      – Слышал, сказано отобрать с тебя скаску? Вот теперь говори, подлец. Говори всю правду. Что за новые острова? Откуда маппа? – И добавил, не отводя ставших жестокими глаз: – Пока все не расскажешь, ничего не прощу.

      Устроился на скамье уютно, надежно, будто