Казачья Молодость. Владимир Молодых

как-то застал Нину за штопкой моих носков. Мне стало стыдно, что я не могу старые носки поменять на новые – не было денег. Но просить их у отца я так и не стал – то же было стыдно. Зато теперь я сам следил за собою. Я не был обделен вниманием девушек, но чувство одиночества не покидало меня. Девушкам не интересны были мои рассказы о странствиях. Мне не хватало друга, интересы которого были бы близки моим. От одиночества не спасали и книги, которые я брал в библиотеке гимназии.

      В такие дни я любил вспомнить мое последнее лето перед гимназией. Помню, уже пахали сжатые от хлебов поля. В тот год отец часть земли оставил «отдыхать», а взамен распахивался клин целины. В пожухлой траве свистели перепела. Работник наш Степан из бывших ямщиков приноровился кнутом сбивать перепелов. Глядя на него, и мне захотелось. К осени перепел набирает вес, становится мясистым, жирным. Вскоре и я приловчился к такой охоте. Вошел в азарт. Сбитых птиц оказалось вскоре достаточно. Сестра Вера их ощипала, а тетка Лукерья сварила их так, что пальчики оближешь. «Ты, Яков, ловок и удал, – не могла нахвалиться тетка Лукерья. – Другой бы в последний бы день пузо бы грел на солнце… Что из тебя выйдет, если все науки пройдешь? То ли генералом, а то и министром не меньше…»

      Стояли чудные дни отгоревшего лета. Пока работники заняты едой, я один пробую пахать. Ничего из этого не выходит. Степан, видя мои муки, решается подсобить. Мать почему-то не любит Степана и зовет не иначе как ямщик. Это ей одно, кажется, для него унизительным. Было не доказано, но мать так только и считает, что Степан виноват, что сын ее Гриша повредил руку от коня по его вине. Она сразу запретила ставить коня Башкира под седло, а Степан ослушался ее. Теперь мать лишилась на станице двух сыновей: Гриша – инвалид, а я – в гимназию.

      Степан ведет по борозде пару коней – они тянут плуг. Я иду за плугом, с трудом стараюсь удержать плуг, чтоб он шел ровно. А плуг то подбрасывает на камне, то я, увлекшись перепелами, которые так и снуют между ног коней, а то и вовсе бросаются мне под ноги, тогда я на миг забываю про плуг, а уж он-то влево уйдет, то – вправо. Порою, ямщик не видит, что я устал, а все ведет и ведет коней. Мне бы крикнуть ему, но я не могу. Зато вырываются из меня слова песни моего деда из детства: «Ах вы сени, мои сени, сени новые мои…» Так и кричу я беснующимся вокруг меня птицам. Но кони вдруг встали – я не заметил, как плуг уперся – то ли в дорогу, то ли лемех забило дерниной. Степан чистит лемех или уносит камень далеко на межу. И все же мне понравилось пахать. Так что я и в другой раз, заметив, как мужики ушли на обед, взялся пахать, но на этот раз я взял кнут гонять перепелов. Помню, я так увлекся не столь пахотой, как птицами, стараясь сбить их влёт, как только она выпорхнет из-под ног. Да так было увлекся, что и не заметил, как я давно пашу дорогу. И только вижу – наперерез мне скачет наш Петька, немой, на хромой Фекле и машет руками… Крепкий южный ветер из глубин степей бьет мне в лицо горьковатый аромат. Я стою, упоенный запахом степей, среди созревшего ковыля, волнами набегающего