Только не трогать. Лана Вейден

леденящий до костей, и кивок в сторону кабинета.

      От неожиданности роняю сумку на пол.

      Зачем он снова меня вызывает? Неужели узнал, что я вчера подслушивала в коридоре?

      И если да, то что это сейчас было – приглашение на казнь?

      Когда я захожу в кабинет, Майер уже сидит за столом и что-то печатает в ноутбуке. На меня даже не смотрит, однако, когда я подхожу ближе, говорит:

      – Твоё? Забирай.

      Оказывается, дело в очках. Всего лишь в очках, забытых вчера. Теперь они лежат у него на столе рядом с рукописью моего романа и недопитой чашкой кофе. А я-то, поднимаясь сюда, чуть не умерла от страха.

      Не отрываясь от ноутбука, Марк небрежным движением смахивает очки в мою сторону. Скользнув по гладкой столешнице, они падают на пол – прямо к моим ногам.

      Ничего страшного не произошло, очки даже не разбились, но всё это так унизительно! Я помню, что накануне собиралась молчать и терпеть все его выходки, но сейчас теряю контроль. Всего-то на секунду, только это секунда оказывается роковой.

      – Почему вы так несправедливы ко мне?

      – Что? – он поднимает голову и смотрит на меня в упор.

      – Вы ко мне несправедливы! – я уже жалею, что произнесла это вслух, однако нахожу смелость и повторить сказанное, и превратить вопросительное предложение в утверждение.

      – Несправедлив? – Марк вдруг захлопывает ноутбук, прищуривается, и мне кажется, что его черные глаза становятся еще чернее. – Давай кое-что напомню. Первое: ты залезла в мой кабинет. Собралась копаться в моих вещах. После этого я должен тебя на руках носить? Второе: выяснилось, что работа здесь тебе не нужна. Сейчас ты занимаешь чьё-то место, но знаешь, что хуже всего? У тебя совсем нет стремления стать лучше, выбраться из болота тотальной одноразовости и создать что-то стоящее. Даже то, что ты делаешь якобы для души, ты делаешь без души. Пишешь о любви, только вся твоя история – кладбище мёртвых фраз. Твои слова должны быть твоим сердцебиением, а не этой пошлятиной, – он в очередной раз берет мою рукопись, пролистывает её и цитирует: «Настоящая любовь – это отказ от обладания». Скажи, у самой-то хоть раз подобное было?

      После этого он швыряет листы обратно – с такой силой, что часть из них падает на пол, рядом с очками, и сам отвечает на свой вопрос:

      – Нет.

      Это громкое и категоричное «нет» взлетает в воздух и шлепается на пол вслед за листами. Я вздрагиваю.

      – Потому что такой любви не существует, – тем временем продолжает он. – То, о чём ты пишешь, пусто и лживо. Да и сама ты – пустышка. Воплощение всего, что мне так противно в людях: глупости и напыщенной посредственности. Такая же фальшивая, как и твои очки без диоптрий. При этом говоришь о какой-то несправедливости. Лицемерка.

      Каждое слово – как увесистая пощечина. Удивляюсь, что еще стою на ногах.