«Дело» Нарбута-Колченогого. Н. В. Переяслов

всё знать. Здесь тощища. Какой меня чёрт сюда занёс? Впрочем, скоро приеду и сам всё расскажу.

      …Брак мой с дочкой Менелика расстроился, потому что она не его дочка. Да и о самом Менелике есть слух, что он семь лет тому назад умер…»

      Приехал Нарбут из Африки какой-то жёлтый, заморенный. На «приёме», тотчас же им устроенном, – он охотно отвечал на вопросы любопытных об Абиссинии, – но из рассказов его выходило, что «страна титанов золотая Африка» – что-то вроде русского захолустья: грязь, скука, пьянство. Кто-то даже усумнился, да был ли он там на самом деле?

      Нарбут презрительно оглядел сомневающегося.

      – А вот приедет Гумилёв, пусть меня проэкзаменует.

      … – Как же я тебя экзаменовать буду, – задумался Гумилёв. – Языков ты не знаешь, ничем не интересуешься… Хорошо – что такое «текели»?

      – Треть рома, треть коньяку, содовая и лимон, – быстро ответил Нарбут. – Только я пил без лимона.

      – А… – Гумилёв сказал ещё какое-то туземное слово.

      – Жареный поросёнок.

      – Не поросёнок, а вообще свинина. Ну, ладно, скажи мне теперь, если ты пойдёшь в Джибутти от вокзала направо, что будет?

      Вл. Иванович Нарбут

      – Сад.

      – Верно. А за садом?

      – Каланча.

      – Не каланча, а остатки древней башни. А если повернуть ещё направо, за башню, за угол?

      Рябое, безбровое лицо Нарбута расплылось в масляную улыбку:

      – При дамах неудобно…

      – Не врёт, – хлопнул его по плечу Гумилев. – Был в Джибутти. Удостоверяю…»

      В цитированном выше романе Елены Афанасьевой «Колодец в небо» срамное учреждение в Джибути упоминается гораздо конкретнее, нежели в пересказе Георгия Иванова, чтобы всем тем, кто там никогда не был, было понятно, о чём идёт речь. Нарбут его, кстати, отыскал там довольно быстро:

      «В Абиссинии он впервые узнал платную любовь. Любовь за деньги. Когда рассудок всячески противится такого рода непотребству, а истомлённое тело ведёт направо от вокзала в Джибути в тот притаившийся за садом и башней презренно-вожделённый дом. И снова, как некогда на топкой перине мадам Пфуль, стыд и наслаждение сливаются воедино, ужасая и лёгкостью своего слияния, и подозрением – неужто наслаждение не можно без стыда?..»

      Но Георгий Иванов продолжает вести рассказ о своём поэте-товарище к финалу:

      «…Вскоре оказалось, что Нарбут вывез из Африки не только эти познания, но ещё и лихорадку. Оттого-то он и приехал такой жёлтый. К его огорчению, и лихорадка была вовсе не экзотическая.

      – В Пинске, должно быть, схватили? – спросил его доктор.

      Нарбут уехал поправляться сначала в деревню, потом куда-то на юг. В 1916 году он был ненадолго в Петербурге. Шинель прапорщика сидела на нём мешком, рука была на перевязи, вид мрачный. Потом пошёл слух, что Нарбут убит. Но нет, – в 1920 году в книжном магазине я увидел тощую книжку, выпущенную в каком-то из провинциальных отделов Госиздата: «Вл. Нарбут. Красный звон»