«Дело» Нарбута-Колченогого. Н. В. Переяслов

составляющих стихи, была неприличной. Синодальная типография потребовалась Нарбуту по той причине, что он желал набрать книгу церковнославянским шрифтом. И не простым, а каким-то отборным. В других типографиях такого шрифта не оказалось. Делать нечего – пришлось купить шрифт. Бумаги подходящей тоже не нашлось в Петербурге – бумагу выписали из Парижа. Нарбут широко сыпал чаевые наборщикам и метранпажам, платил сверхурочные, нанял даже какого-то специалиста по церковнославянской орфографии… В три недели был готов этот типографский шедевр, отпечатанный на голубоватой бумаге с красными заглавными буквами, и портретом автора с хризантемой в петлице, и лихим росчерком.

      По случаю этого события в «Вене» было устроено Нарбутом неслыханное даже в этом «литературном ресторане» пиршество. Борис Садовский в четвёртом часу утра выпустил все шесть пуль из своего «бульдога» в зеркало, отстреливаясь от «тени Фаддея Булгарина», метрдотеля чуть не выбросили в окно – уже раскачали на скатерти – едва вырвался. Нарбут в залитом ликёрами фраке, с галстуком на боку и венком из желудей на затылке, прихлебывая какую-то адскую смесь из пивной кружки, принимал поздравления.

      Городецкий (это он принёс венок из желудей) ухаживал за «юбиляром» деятельней всех. Он уже выпил с ним на «ты» и теперь, колотя себя в грудь, пророчествовал:

      – Ты… ты… я верю… вижу… будешь вторым… Кольцовым.

      Но Нарбут недовольно мотнул головой.

      – К-кольцовым?.. Н-н-нехочу…

      – Как? – ужаснулся Городецкий. – Не хочешь быть Кольцовым? Кем же тогда? Никитиным?

      Поэт Сергей Городецкий

      Нарбут наморщил свой изрытый, безбровый лоб. Его острые глазки лукаво блеснули.

      – Не… Хабриэлем Даннунцио…

      Славы «Хабриэля» Даннунцио «Аллилуйя» Нарбуту не принесла. Книга была конфискована и сожжена по постановлению суда.

      Не знаю, подействовала ли на Нарбута эта неудача, или на «Аллилуйя» ушёл весь запас его изобретательности.

      …Нарбут не пьёт. Нарбут сидит часами в Публичной библиотеке…

      Нарбут ходит в Университет…

      Для знавших автора «Аллилуйя» – это казалось невероятным. Но это была правда. Нарбут – «остепенился».

      В этот «тихий» период я встречал его довольно часто, то там, то здесь.

      Два-три разговора запомнились. Я и не предполагал, как крепко сидит в этом кутиле и безобразнике страсть, наивная «страсть к прекрасному…»

      Постукивая дрянной папироской по своему неприлично большому и тяжёлому портсигару (вдобавок украшенному бриллиантовым гербом рода Нарбутов), морща рябой лоб и заикаясь, он говорил:

      – Меня считают дураком, я знаю. Экая скотина – снял урожай, ободрал мужиков и пропивает. Пишет стихи для отвода глаз, а поскреби – крепостник. Тит Титыч, почти что орангутанг. А я?..

      Молчание. Пристальный взгляд острых, маленьких, холодных глаз. Обычная плутовская «хохлацкая» усмешка