Малахов курган. Сергей Тимофеевич Григорьев

Ну да, Бог даст, на твою долю долга не останется. Батенька-то, помнишь, рассказывал: Павел Степанович от гибели его избавил, когда батенька в море тонул. Крестный-то Хонин тогда еще мичманом был.

      – Я знаю.

      – То-то, сыночек. Завязал Павел Степанович батеньке узелок на всю жизнь. Дал себе батенька зарок: отплатить Павлу Степановичу, буде случай представится, в свой черед избавить его от смерти. Ты смотри не болтай: он никому не велел сказывать. Мне-то он вскоре после свадьбы признался. Гляжу, муженек мой, и месяца после свадьбы нет, что-то сумрачный ходит. «Что такое? Или я не мила стала, или чем молодца прогневала? Скажи, любезный». – «Нет, – говорит, – Аннушка, ты мне мила и всех мне на свете милее. А дал я великую клятву!» И все мне рассказал.

      «Этот, – говорит, – мичман Нахимов такой отчаянный, пропадет без меня, пожалуй, и я на всю жизнь Каином[105] себя считать должен. Надо мне ехать назад, в Петербург. Куда Нахимов, туда и я». Заплакала я, да слезы мои на камень пали. И домой на побывку Ондре не поехал – меня родителям показать. Простился со мной да на норвежской шкуне и ушел. Упорхнул мой сизый голубочек! С той поры куда Лазарев, туда и Нахимова с собой берет. А за Нахимовым и мой сорвибашка тянется…

      А Павел Степанович в самые гиблые места рвется. Мой-то Ондре ему еще помогает: в Наваринском бою, это в двадцать седьмом году, Ондре у штурвала стоял на «Азове» и так корабль подвел к турецкому фрегату, хоть из пистолетов стрелять. Да и давай палить. Одни против пяти кораблей сражались. Ранило тогда и Нахимова, и батеньку. Нахимову крест дали, батеньке – медаль. Это я узнала сколько лет спустя.

      Семь лет сиротела в Коле, ни одной весточки не было от батеньки. Мише шестой годок пошел, пришло от батеньки письмо, чтобы я дом и шкуну продала и ехала на Черное море в Севастополь, на постоянное жительство. Павел Степанович к Лазареву поступил – Черноморский флот, видишь ты, им надо устраивать. Ну и мой Ондре там должен быть. Поступила я в точности, как мой благоверный велел, – продала дом, шкуну, с милой родиной своей навек простилась.

      Ехали мы сюда с Мишей поперек всей земли. Видала я до той поры много моря, а тут увидела, что и земли на свете много. Всё мне тут поначалу не по сердцу было. И дом, и город, и люди, и горы, и море – всё не то. Ну да стерпелось, слюбилось. Батенька всё ходил на кораблях с Нахимовым, своего счастья дожидался: долг заплатить. Ну, тут недалеко: не океан. Походят, да и домой. Надолго мы уж не расставались. А годы-то свое берут. И наваринская рана дает себя знать: у батеньки-то грудь насквозь пробита. Мишенька подрос, батенька и возложил на Мишу долг, а сам с корабля списался на штабную должность. Вот уж скоро десять лет, а все ему покоя нет – уж такой самолюбивый! Ты, сынок, никому не говори про долг, а то батенька разгневается на меня.

      – А Нахимов знает?

      – Не должен бы знать, а може, и догадался. Небось заметил. Чего-де матросик ко мне прилепился?…

      – К нему все лепятся.

      Анна прижала голову Вени к сердцу.

      – Все, все в долгу, верно, милый! Он и жалованье-то все свое старикам отставным да вдовам отдает.

      – А ты любишь Нахимова?

      – Еще

105

Каин – один из библейских сыновей Адама и Евы. Из зависти убил брата Авеля и был проклят Богом за братоубийство. Имя Каина стало нарицательным и обозначает подлого, коварного убийцу.