Русский Париж. Елена Крюкова

теперь они, крепко держась за руки, сходили по трапу на землю Франции.

      Зачем они прибыли в Европу? Зачем Ольга взахлеб плакала, стоя на коленях перед Игорем, в их белоснежной, отделанной мрамором гостиной, в виду застланной свежевыглаженной скатертью столешницы – блеск тарелок, звон бокалов, серебро вилок-ложек, лучшее чилийское и аргентинское вино в темных узкогорлых бутылях, – умоляла: вернемся, вернемся, не могу больше! Он дрожал бровями. Молчал. Мрачнел. Выдохнул: «Вернемся. Не в Россию. В Европу. В России делать нечего. Там Сталин. Тебя убьют сразу, как сойдешь на пристань».

      Ольга уткнула лоб ему в колени. И сидели: памятник горю.

      Дом пока продавать не стали. Ключ от дома оставили сеньоре Флорес. Она махала руками: детки, не сторож я дому вашему, я скоро умру! «У нас тут никого нет роднее вас», – отрезал Игорь.

      Трап пружинил под ногами. Ольга прижалась боком к Игорю.

      Нога в узкой аргентинской туфельке ступила на землю.

      – Франция, – засмеялась Ольга, – ура! Что нас ждет?

      – Картежниками снова станем? Только в марсельском порту! – весело крикнул Игорь.

      На их русскую речь оглядывались. Ольга бросила по-французски:

      – Гляди, какая очаровательная мулатка!

      – Где?

      – Вон, справа идет.

      Игорь оглянулся на высоченную, выше его ростом, смуглую девушку с баранье-курчавой головой и губами, как два сложенных вместе банана.

      – Ничего хорошего! Обезьяна и есть обезьяна!

      – Говори лучше по-русски. Услышит и обидится!

      Мулатка и правда услышала. Поняла: обсуждают ее. Выше вскинула кудрявую голову. Выпрямилась как струна. Гордо вперед пошла, и круглый крепкий зад вызывающе вертелся под слишком короткой юбкой.

      – У нее ноги, как у бегуньи.

      – А может, она и впрямь спортс-вумен.

      – Где остановимся?

      – В любой гостинице. Я устала. Я здесь долго не продержусь! Жара! В Париж хочу.

* * *

      Поезд шел с юга на север. Из Марселя – в Париж.

      Поезд стучал колесами на стыках и кренился, поезд взлаивал короткими гудками и замедлял ход; а потом опять набирал, и летела паровозная гарь в открытые окна, и люди, ругаясь, ворча – ах, какая жара стоит невыносимая! – закрывали окна, вытирали закопченные, черные лица платками.

      На деревянных сиденьях вагона сидели пассажиры, тоскливо глядели в окно, на выжженную землю и густоволосые сосны, на реки и озера, на древние замки и крестьянские хижины. Глядели друг на друга. Скрашивали беззастенчивым любопытством длинный, тоскливый путь.

      Рауль не сводил глаз с женщины-павлина. О чудо, он купил билет, и место – прямо напротив нее! Чудовище, муж ее, спал. Храпел на весь вагон.

      Павлиниха не глядела на бедного, бледного юношу в скромном черном костюмчике. Пусть ест ее глазами! Пусть выйдет в тамбур, остынет.

      Она глядела на красавчика, что сидел рядом с юнцом.

      У красавчика тонкие усики над верхней губой и очень белые зубы. У красавчика смуглые скулы и длинные, как мальки океанских рыб, густо-сине-черные,