Модэ (сборник). Владислав Пасечник

спускается от дороги к реке. Но реки не видно – у самого берега поднимаются выщербленные скалы и тянутся узловатые березы, похожие на останки допотопных чудищ.

      – Пошли, – кивает привычно Специалист, сходит с обочины и исчезает в траве. Мы видим только рейки, скрещенные за его спиной. Плотной вереницей мы идем за ним, спотыкаясь о камни и звериные норы. Всякий раз мы прокладываем к курганам новые тропы, и всякий раз трава поднимается, скрывая наши следы.

      Наконец поле обмелело, из земли показались древние плиты, облепленные рыжим лишаем. Шесть больших каменных колец, в середине каждого курган – темный бугорок в траве. И еще четыре кургана без колец – их вовсе не видно издали, а вблизи – просто каменистые выступы, разбитые кустами дикого крыжовника.

      Трава здесь пахнет странно – не пылью и бензином, как следует пахнуть городской траве, а чем-то приторным, острым и сладким. Этот запах неприятен – он щекочет ноздри и остается в глотке кислым осадком.

      Свалили инструмент, Специалист суетится, измеряя и размечая курганы. Мы сидим на теплых валунах. Ветра нет – воздух повис тяжело. В пустом небе широко ходит ястреб.

      – Сделаете этот курган аккордом, – Специалист смотрит поверх голов копателей. – Раздернуете и разбросаете эту насыпь до обеда – вечером свободны.

      Застучали лопаты. Кустарник поддается с трудом, приходится разбрасывать камни, чтобы добраться до корней. В корнях живут шмели и медные ящерки.

      Вы знаете, что древние могилы пахнут пекарней? От раскопанной земли исходит аромат теплой выпечки, валуны похожи на горячие хлебы.

      Лучше всех работает Этнограф. Это коренастый плечистый казах с добрым и обидчивым лицом. Он бывает на курганах каждый день – так уж получилось, что другой работы здесь у него нет. Поначалу он ходил в теленгитскую деревню, говорил с местными. В полевом дневнике своем он отмечал, что народ в долине пьет и быстро деградирует. Шестнадцать лет назад на реке должны были поставить электростанцию, долину затопить, а всех жителей переселить в город. Деревенские побросали хозяйство и, пока суд да дело, начали пить. Они пили, когда стройку сперва заморозили, а затем перенесли в другое место – вверх по течению на тридцать километров. Они пили, когда про электростанцию забыли вовсе, и дорогу, проложенную для строительства, разбил бурьян. Шестнадцать лет протекли над долиной незаметно. Жизнь в ней прекратилась, осталась только полужизнь.

      Обычно Этнограф возвращался из деревни под утро, с трудом переставляя ноги, – настолько он был пьян. Он плакал, когда записывал наблюдения, чернила размывало, он вырывал страницу за страницей и писал опять. Наконец в один из дней он смастерил из дневника флотилию корабликов и пустил вниз по реке. Один за другим кораблики, подхваченные течением, выплыли на стремнину и отправились на дно.

      С тех пор Этнограф выезжал на курганы вместе с волонтерами. Он работал весело и зло, выворачивал из земли валуны, вырывал с корнем крыжовник. У него были сильные полные