Фаворит. Том 2. Его Таврида. Валентин Пикуль

шее жалко болталась выцветшая от времени епитрахиль.

      Народ упал на колени:

      – Батюшка, спаси… ослобони от беды! Детки малые. Сами до весны не сдюжим: изголодаем ведь. Спаси…

      – Не могу, православные! Избавьте от меня. Грешен. Во субботу с попадьей опосля бани грех имел… Помру ведь!

      – Да кто по субботам с бабой не грешен? – галдели мужики. – Особенно ежели опосля бани… Уж ты не отрекайся: сотвори милость. А мы с иконами округ всех полей обойдем…

      Священник сел на меже, сбросил с шеи епитрахиль:

      – Не могу! Страшно. Посылайте в город – за митрополитом с клиром евоным. Пущай сам от нечисти нас избавит…

      Глядя на матерей и бабок, заголосили и дети малые.

      Потемкин нагнулся и поднял с земли епитрахиль.

      Нацепил ее на себя, перекрестился – истово.

      Толпа разом смолкла и расступилась, когда он шагнул, наперекор горькой судьбе. Шагнул прямо в ржаное поле…

      – Господи, помоги! – взмолился он тут.

      И правда, что руками узла не распутать. Тогда светлейший с корнем вырвал залом и отбросил скрюченные стебли далеко за межу. После чего торопливо шагнул в коляску.

      – Все, брат! – сказал кучеру. – А теперь – погоняй…

* * *

      И вот тогда освободилась душа – стало легко-легко.

      И даже чудилось: не сама ли судьба его, как этот дьявольский залом во ржи, который не мог развязать он, зато хватило смелости вырвать с корнем и отбросить прочь. И понял – никуда ему от Екатерины не уйти. Ведь кто же другой оживит буйные города в степях одичалых, кто Крым приобщит к России, кому, как не ему, посылать флоты в моря и армии на кровавые штурмы?

      – Гони! – кричал он, взъерошенный. – Назад гони!

      …Во дворце был «большой выход», когда двери аванзалы с грохотом разлетелись настежь, арапы отпрянули, – перед растерянной толпой снова возник он:

      – Потемкин… вернулся.

      Праздничный. Ликующий. Яркий. Непобедимый!

      Через лоб, пересекая его, пролегла черная тесьма, укрывающая безглазие. Голубым муаром стелилась через могучую грудь андреевская лента. Нестерпимый блеск исходил от алмазов на орденах его. В гордой позе стоял он в дверях, опираясь на трость. А рукоять ее, выточенная из оникса, изображала Екатерину – в точном портретном сходстве, но… в виде морской сирены, и в короне ее вспыхивали мелкие бриллианты.

      – Ты звала, матушка? – вопросил он. – Так вот я…

      И, сказав так, он пошел к престолу, каждым шагом своим утверждая самого себя. А перед ним, надменным и гордым, все шире размыкался коридор придворных:

      – Дорогу светлейшему… дорогу ему!

      Екатерина павой сошла со ступенек трона. Молча распахнула двери в свои покои. Молча и затворила их за Потемкиным. Она крепко обняла его, заплакав и засмеявшись:

      – Гришенька… единственный мой!

      Не стал последним, так стал единственным.

      Занавес

      Я нарочно умолчал о рождении императрицей ребенка от Потемкина, ибо не выяснил дня его рождения. Очевидно, он появился на свет где-то накануне смерти