Бумага. О самом хрупком и вечном материале. Иэн Сэнсом

смотрится на фоне нашей безграничной любви к деревьям. Даже, собственно говоря, не любви, а самого настоящего поклонения деревьям, которому Джеймс Фрейзер посвятил отдельную главу в “Золотой ветви” (The Golden Bough, 1890), чрезвычайно объемном и слегка безумном компендиуме мифов и культов. Он описал связанные с деревьями культы и ритуалы, приуроченные ко всем мыслимым вехам человеческого бытия и инобытия – появлению человека на свет, браку, смерти, новому рождению… Название книги, “Золотая ветвь”, восходит к одному из эпизодов “Энеиды”: Эней и Сивилла предъявляют золотую ветвь волшебного дерева Харону, чтобы тот в отступление от правил заживо перевез их через реку Стикс – там, в Элизии, путь к которому лежит через Тартар, Эней должен был повидаться со своим отцом Анхизом.

      Дерево – исполинский ясень Иггдрасиль, на котором, пронзенный копьем, девять дней провисел Один, когда принес себя в жертву ради обретения божественной мудрости – соединяет земной, вышний и подземный миры в скандинавской мифологии. Религия, история, мифология – везде хватает сюжетов, связанных с Мировым Древом, священными или просто примечательными деревьями: под смоковницей обратился к христианской вере Августин; под яблоней посетило Ньютона научное озарение; под фикусом познал просветление Будда Гаутама; под “темной сикоморой” сочинил Вордсворт свое “Тинтернское аббатство” (Tintern Abbey); в XVIII веке росший в Бостоне огромный вяз стал Древом свободы, символом борьбы за независимость североамериканских колоний Британии.

      Если отдельное дерево может символизировать освобождение или обозначать место, у которого на человека снисходит откровение, то совокупность деревьев, лес или роща способны олицетворять собой целые народы, страны, а то и все мироздание. Так, например, в стихотворении Эндрю Марвелла “Об ЭпплтонХаус – милорду Фэрфаксу” (Upon Appleton House, to my Lord Fairfax, 1651), в котором принято видеть, помимо прочего, аллегорию Английской гражданской войны, герой-повествователь “нашел убежище в лесах”, “где ветви меж собой связали сводом колонны стройные зеленого собора”, лес предстает зачарованным, укрытым от бурь пространством, где можно спокойно подвести итог пережитому, обдумать прошлое и грядущее.

      У леса Марвелла есть нечто общее с лесом из романа Итало Кальвино “Барон на дереве” (Il barone rampante, 1957), действие которого происходит в конце XVIII – начале XIX веков в Лигурии. Его герой, юный барон Козимо Пьоваско ди Рондо забрался на дерево, чтобы сбежать от опостылевшей семейной рутины, а заодно по-новому, со свежей точки взглянуть на мир, и ему так понравилось наверху, что он решил всю жизнь провести в лесах на ветвях деревьев и больше никогда не ступать на землю.

      Навязчивое стремление в леса – это отнюдь не только из области сказок, хотя и в сказочной области оно встречается сплошь и рядом (в сказках, к примеру, братьев Гримм мы попадаем в настоящий дремучий лес, такой дремучий, как если бы они – и лес, и сказки – произрастали не из германского фольклора,