Мои печальные победы. Станислав Куняев

Кибитка Москва? – Москва!

      – Баранчук бар? – бар!

      – Кизинка бар? – йок!

      (Дом в Москве? – В Москве! – Сын есть? – Есть. – Дочь есть? – Нет.)

      Я прощался с этими темнолицыми белозубыми людьми, мы жали друг другу руки, не подозревая, что через тридцать лет их соплеменники будут отрезать головы русским солдатам на разгромленных заставах расчлененной страны. Но в те времена мир Средней Азии еще жил общим укладом, столь дорогим сердцу Ярослава Смелякова.

      Правда, он предчувствовал, что после его смерти история может быть переписана, кое-какие опасения жили в его душе.

      Мне говорят и шепотом и громко,

      что после нас, учены и умны,

      напишут доскональные потомки

      историю моей родной страны.

      Не нужен мне тот будущий историк,

      который ни за что ведь не поймет,

      как был он сладок и насколько горек

      действительный, а не архивный мед.

      Смеляков как будто бы предвидел появление различных волкогоновых, антоновых-овсеенков, александров яковлевых, но такого количества грязи, лжи и клеветы, которое выльется на его поколение и на историю отечества, он предвидеть не мог. Хотя и предупреждал их от наглого легкомыслия и тщеславного амикошонства, когда создал в своем воображении сцену, как якобы однажды он подошел в Кремле к креслу Иоанна Грозного в его царственной спальне:

      И я тогда, как все поэты,

      мгновенно, безрассудно смел,

      по хулиганству в кресло это

      как бы играючи присел.

      Но тут же из него сухая,

      как туча, пыль времен пошла,

      и молния веков, блистая,

      меня презрительно прожгла.

      Я сразу умер и очнулся

      в опочивальне этой там,

      как будто сдуру прикоснулся

      к высоковольтным проводам.

      Урока мне хватило слишком,

      не описать, не объяснить.

      Куда ты вздумал лезть, мальчишка?

      Над кем решился подшутить?

      А нынешние – не просто играючи, не просто шутя, не по безрассудной смелости, а по глумливому расчету, за большие деньги, за карьеру и льготы, с напряженными от страха и ренегатской ненависти лицами, хватаются за высоковольтные провода истории, корчатся, гримасничают, лгут до пены на губах. Им никогда не понять душу истинного поэта русского социализма; они жаждут заглушить его голос – «чугунный голос, нежный голос мой», стереть с лица земли его «заводы и домны», закрыть его шахты, разрушить его монументы, вывернуть с насыпи шпалы его железных дорог, осквернить его мавзолей. Мародеры истории… Впрочем, пусть они не забывают о судьбе еще одного мародера – Исаака Бабеля, который после октября 1917 года приехал в Зимний дворец, зашел в царские покои, примерил на себя халат Александра III, отыскал спальню и завалился в кровать вдовствующей императрицы. Все было на самом деле, и возмездье настигло его через 20 лет – в 1937 году… Да, видимо, можно разрушить материальную часть цивилизации Ярослава Смелякова. Но духовный мир, мир памяти, мир его героев