Мои печальные победы. Станислав Куняев

и словно бы видишь, как от столкновения мощных и противоречивых чувств из разгневанных очей Петра искры летят, как от стального лезвия, соприкоснувшегося с точильным камнем.

      Тайным мыслям подвержен слишком,

      тих и косен до дурноты.

      «На кого ты пошел, мальчишка,

      с кем тягаться задумал ты?»

      Нет, не в петровской гордыне тут дело, не в сверхчеловеческом тщеславии. Все серьезней: Алексей – это угроза делу Петра, создаваемой его волей новой жизни, будущему России.

      Не начетчики и кликуши,

      подвывающие в ночи, —

      молодые нужны мне души,

      бомбардиры и трубачи.

      Что происходит в этой сцене? Кто и чем жертвует? Кто идет на самопожертвование? И то и другое происходит одновременно. Ибо Алексей – плоть от плоти государевой, он его наследник, его продолжение, и, отправляя сына на казнь, Петр как бы жертвует кровной частицей себя самого… В это мгновенье талант Смелякова взмывает до вершин мировой поэзии, где в разреженном горнем воздухе витают героические души протопопа Аввакума, эсхиловской Антигоны, гоголевского Тараса, пушкинского Медного Всадника:

      «Это все-таки в нем до муки,

      через чресла моей жены,

      и улыбка моя и руки

      неумело повторены.

      ………………………

      Рот твой слабый и лоб твой белый

      надо будет скорей забыть.

      Ох, нелегкое это дело —

      самодержцем российским быть!…»

      И в это мгновенье человеческой слабости лик Петра становится похожим на лик крестьянки-работницы, пожертвовавшей льняным венком ради «стального венца индустрии», женщины, подавляющей свою жалость, которая все равно проступает в почти окаменевших от напряжения чертах:

      Но этот родник ее кроткий

      был, точно в уступах скалы,

      зажат небольшим подбородком

      и выпуклым блеском скулы.

      По всем портретам и скульптурам видно, что у Петра, человека великой воли, был небольшой подбородок… Но главный трагический парадокс стихотворенья в том, что поэт жалеет не сына, не жертву, а Петра-жреца за его страшное отцовское решенье и за его отцовскую муку.

      Зимним вечером возвращаясь

      по дымящимся мостовым,

      уважительно я склоняюсь

      перед памятником твоим.

      Молча скачет державный гений

      по земле – из конца в конец.

      Тусклый венчик его мучений,

      императорский твой венец.

      Опять и опять, в который раз Смеляков не может отделаться от искушения разгадать – какой же венец окаймляет головы его героев и есть ли в нимбах, осеняющих лики, отблеск святости… А потому столь навязчиво и постоянно возникает в его поэзии образ венка: «императорский твой венец», «тусклый», почти терновый «венчик его мучений», «красное пламя косынки», венок из цветущего льна на голове крестьянки, «красный колпак санкюлота», вдавленная морщина от «полувоенной фуражки» на сильном лбу богатыря из Наркомтяжпрома, «черный венок моряка», «большой венок тяжелой индустрии»…

      …В смеляковские