Мои печальные победы. Станислав Куняев

склоняется над картами небывалых сражений продолжатель ленинского дела, укрепляемый этим духом, который

      Реет, веет по дворцу

      И, просачиваясь снова

      Сквозь громады бастионов,

      Проникает в плоть живого —

      К сердцу, разуму, к лицу.

      Андреев проникает в сверхъестественные сферы жизни, когда показывает, откуда и как черпают энергию тираны, диктаторы, «вожди всех времен и народов», «чудотворные строители» – как они передают свою силу и волю друг другу, что и случилось вовремя эвакуации тела Ленина на Восток:

      И не вникнув мыслью грузной

      В совершающийся ужас,

      С тупо-сладкой мутной болью

      Только чувствует второй,

      Как удвоенная воля

      В нем ярится, пучась, тужась,

      И растет до туч над грустной

      Тихо плачущей страной.

(1942 – 1952)

      В сущности, Даниил Андреев проникает в тайну того события, когда Сталин во время знаменитого парада 7 Ноября 1941 года произнес ошеломившие мир слова о связи ленинского дела с деяниями Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова и поставил их всех – вождей и полководцев тысячелетней России – под одно Знамя, объединив, как по волшебству, враждующие времена. Перед такого рода картиной (если принять ее) становятся ничтожными и плоскими россказни нынешних историков о том, что минувшие 70 лет России – это «черная дыра», «тупиковый путь», бессмысленно потраченная эпоха. В этой мистической речи вождь повторил и предвосхитил поэтическое мировоззрение Андреева: поэт в те дни, когда Сталин стоял на заснеженном Мавзолее, писал стихи-молитву, обращаясь к Творцу:

      Учи ж меня! Всенародным ненастьем

      Горчащему самозабвению учи,

      Учи принимать чашу мук, как причастье,

      А тусклое зарево бед – как лучи!

      Когда же засвищет свинцовая вьюга

      И шквалом кипящим ворвется ко мне —

      Священную волю сурового друга

      Учи понимать меня в судном огне.

(1941)

      Я не буду расшифровывать – кого это поэт называет «суровым другом»… Впереди его ждет «чаша мук». Но он смутно догадывается, что такого рода «чудотворные строители» – неподсудны обычному человеческому суду:

      Как покажу средь адской темени

      Взлет исполинских коромысел

      В руке, не знавшей наших чисел,

      Ни нашего добра и зла?

      Это сказано обо всех сделанных из одного сверхпрочного сплава российской истории – об Иоанне, Петре, Иосифе, при котором страна уже была под стать диктатору: не «грустная и тихо плачущая», но яростная, гневная, подымающаяся на дыбы. Какой высшей волей можно было объединить анархическую многоликую, многоплеменную русскую вольницу для борьбы с орднунгом тевтонским, с его колоннами, сокрушившими дряхлую Европу?

      С холмов Москвы, с полей Саратова,

      Где волны зыблются ржаные,

      С таежных недр, где вековые

      Рождают кедры хвойный гул,

      Для горестного дела ратного

      Закон спаял нас воедино

      И сквозь сугробы, судры,