Мои печальные победы. Станислав Куняев

тебе.

      Запахнув на груди исполинский тулуп,

      Ты стоишь над землянкой звена.

      Крепко спит в тишине молодой лесоруб.

      Лишь тебе одному не до сна.

      Обнимая огромный канадский топор,

      Ты стоишь, неподвижен и хмур.

      Пред тобой голубую пустыню простер

      Замурованный льдами Амур.

      И далеко внизу полыхает пожар,

      Рассыпая огонь по реке,

      Это печи свои отворил сталевар

      В Комсомольске, твоем городке.

      Это он подмигнул в ледяную тайгу.

      Это он побратался с тобой,

      Чтобы ты не заснул на своем берегу,

      Не замерз, околдован тайгой.

      Так растет человеческой дружбы зерно.

      Так в январской морозной пыли

      Два могучие сердца, сливаясь в одно,

      Пламенеют над краем земли.

      (Слова-то все какие эпические: «огромный», «исполинский», «могучие»!)

      Судьба привела Заболоцкого туда, куда Мандельштам направил свое «моление о чаше»: «в ночь», где, правда, течет не «Енисей», но «Амур» и где «до звезды» достает не «сосна», а «кедр»; где над тайгой сияют не «голубые песцы» – а «за высокий сугроб закатилась звезда», но зато есть – льды Амура, лежащие перед глазами «голубой пустыней». Все эти совпадения и переклички слов и образов наводят на мысль, что Заболоцкий знал стихотворение Мандельштама и в известной степени обратился к знакомому сюжету, чтобы изложить его по-своему…

      Героика повседневного и естественного самопожертвования досталась в удел Заболоцкому и стала сердцевиной его дальнейшего творчества. Сразу же после освобождения из ссылки он пишет стихотворение «Журавли», в котором еще раз воплощает свое понимание трагедии и философию героизма.

      Да, «черное зияющее дуло», словно символ безымянного, безликого, слепого рока, посылает в сердце вожака журавлиной стаи «луч огня», да, это – высокая трагедия, но не только потому, что «частица дивного величья с высоты обрушилась на нас», но еще и потому, что горе утраты преодолевается в очистительном катарсисе, в причастии к бессмертию «стаи», «племени», «народа».

      Два крыла, как два огромных горя,

      Обняли холодную волну,

      И рыданью горестному вторя,

      Журавли рванулись в вышину.

      Только там, где движутся светила,

      В искупленье собственного зла

      Им природа снова возвратила

      То, что смерть с собою унесла:

      Гордый дух, высокое стремленье,

      Волю непреклонную к борьбе —

      Все, что от былого поколенья

      Переходит, молодость, к тебе.

      У Заболоцкого его личная трагедия – победа – одновременно трагедия-победа артельная, коллективная или даже общенародная: «Срываясь с круч, мы двигались вперед», «Мы отворяли заступами горы», «И мы стояли на краю дороги». У него кроме двух сил – тиранической эпохи и его собственных – есть третья: античный хор, рок, судьба. Два старика замерзают «где-то в поле возле Магадана». Но, несмотря на все жестокие обстоятельства лагерного быта, естественные