Польское Наследство. Владимир Романовский

тяжеловесными романскими колоннами и небольшим, компактным куполом. Меньше чем через полтора века церковь эту снесут, оставив целой только часть подвала, чтобы освободить место для кафедрального Собора Госпожи Нашей, будущего главного символа города. Церковь стояла во время оно на месте, где когда-то располагалась базилика – тоже Святого Этьена. Поравнявшись с островом, Бенедикт спустился к самой воде и разбудил дремавшего в лодке перевозчика.

      – Вот тебе дукат, а подождешь меня на том берегу, будет еще дукат.

      Перевозчик любил возражать и препираться, но на такое и возразить-то было нечего. Несколько весельных взмахов – и лодка ткнулась килем в противоположный берег.

      Главная церковь Парижа оказалась заперта – как и сегодня в это время суток часто бывает заперт Собор Госпожи Нашей. Стучать пришлось долго. Но вот – дверь наконец открыли. Сонный брат Кристоф с удивлением смотрел на молодого человека, судя по одежде – италийца.

      – Что тебе нужно, сын мой? – спросил он.

      – Помолиться мне нужно.

      – Так молись.

      – В церкви.

      – Церковь закрыта.

      – Видел. Так нельзя ли открыть?

      – Зачем? Приходи утром, к молебну.

      – А мне нужно сейчас.

      – Поздно, сын мой.

      – Ты – архиепископ?

      – Архиепископ спит.

      – У тебя есть ключи от церкви?

      Кристоф рассердился.

      – А хоть бы и были! Я что тебе, сын мой, слуга, что ли? Мало нам развратного Бенедикта, еще и прихожане наглеют, стыд потеряли! Спать надо по ночам! Понятно? Все, иди.

      Он собрался уж было захлопнуть дверь, но Бенедикт поставил ногу между дверью и косяком.

      – Это несерьезно, – сказал он.

      – Что несерьезно?

      – Двери Дома Божьего, падре, должны быть открыты для всех, кто испытывает потребность войти.

      – Они и открыты – днем.

      – В любое время.

      Кристоф рассердился еще пуще. Спесивая кровь взыграла в нем – младший сын военного, внук и правнук победоносных рыцарей, благородный – вынужден разговаривать среди ночи с каким-то италийцем, по виду простолюдином, с порочным лицом, при лунном свете – какого дьявола!

      – Сейчас я позову слуг, – сказал он, – и тебе влепят по шее.

      – Да? – задумчиво произнес Бенедикт. – Ну, что ж. Не получилось по-хорошему – стало быть, перейдем к административным мерам.

      – Да, иди, жалуйся! Кардиналу какому-нибудь, папскому прихвостню!

      – Это ни к чему. Моих собственных полномочий хватит, чтобы приструнить невежду.

      Кровь ударила Кристофу в голову.

      – Ах ты наглец! – сказал он. – Полномочия? Я тебя сейчас…

      Вытащив правую руку из-под мантелло, Бенедикт поднял ее к самому носу Кристофа. Лунный луч отразился от одной из граней перстня и на мгновение ослепил аббата. Кристоф отшатнулся, завороженно глядя на перстень, а затем упал на колени перед Бенедиктом