Ветер вересковых пустошей. Галина Евстифеева

безмолвно расселись по лавкам. Вообще молчание в покоях старшей княжны было вещью естественной, казалось, что она, словно болезнью, заражала всех своей немногословностью.

      – Инхульд, – внезапно позвала няньку Горлунг.

      – Что, светлая? – недовольно отозвалась нянька.

      – Нынче вечером отнеси ему кинжал, – не глядя на неё, сказала княжна.

      – Ему? Конунгу? – боязливо переспросила Инхульд.

      – Да, ему, – уверенно молвила Горлунг, – скажешь, что дар от меня, что на рукоятке вырезаны руны, приносящие удачу в охоте.

      Нянька в ужасе смотрела на хозяйку, упав на колени, она цеплялась за подол одеяния Горлунг.

      – Не губи меня, светлая княжна, самой матерью Фригг заклинаю тебя, пощади, – залепетала Инхульд, – конунг убьёт меня на месте за такую дерзость.

      – Не убьёт, – спокойно возразила княжна.

      – Убьёт, как пить дать, убьёт, – шептала нянька, – и придётся мне кончину свою встретить на чужбине далёкой, не губи меня…

      – Не будет нынче смерти твоей. Это я тебе говорю. Ступай, – не обратив внимания на мольбы няньки, молвила Горлунг, – и передай всё, что я велела.

* * *

      И вот, во время вечерней трапезы в гриднице князя Торина, Инхульд на подгибающихся от страха ногах стояла возле дверей трапезной залы, боясь войти. Она хорошо помнила скверный нрав отца князя Торина – конунга Борна Хмельного, славившегося жестокостью, помнила, как боялись домочадцы попасться ему на глаза, когда тот пребывал в дурном настроении. И вот теперь, моля богов, Инхульд твёрдо знала, что это последний день её жизни, ибо не простит ей князь такого нахальства – явиться от опальной дочери с даром, да просьбой прийти в случае удачной охоты за благодарностью. И все уверения Горлунг о том, что норны не оборвут нынче нити жизни Инхульд, последняя не брала в расчёт.

      Собрав всю волю в кулак, тихо отворив дверь в гридницу, вошла Инхульд, опасливо поглядывая на князя Торина. Тот восседал во главе общего длинного стола, застеленного небелёным полотнищем и заставленного различными яствами. По обе стороны от стола стояли длинные резные скамьи, на которых сидели дружинники. В гриднице было шумно от весёлых воинов и душно от паров браги, выпитой ими.

      Торин сразу заметил, что в гридницу вошла старуха. Прищурив глаза, смотрел он на приближающуюся к нему ссохшуюся фигуру. Князь не мог вспомнить, где он видел её раньше, ибо память редкого мужчины хранит воспоминание о той, кто его нянчил. Да что там! Князь Торин с трудом воскрешал в памяти черты лица той, кто даровал ему жизнь.

      – Приветствую тебя, конунг Торин, – начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись правителю.

      «Конунг» – это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь Торин так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на норманнской земле, а он… носит титул «князь» в чужой далёкой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, выходит, это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось