Неслучайные странности. Валерий Екимов

кабинете никого не оставляют в покое. Но это ещё что! Говорят, они лишь слабое подобие оригинала, хотя и рисовал портрет известнейший петербургский мастер, благодаря чему эта картина в Музее истории города на учёт поставлена – как портретная классика периода великого возрождения страны. Ну а то как же – этому портрету уже почти сто лет скоро стукнет, он свидетель той легендарной эпохи.

      Боже мой! Сколько лет-то кануло с тех времён? Целый век, надо же! А сюда, на последнюю страницу альбома, где тетрадь вместе с какими-то документами хранилась, до меня, видно, никто так и не заглядывал ещё…

      Чья она, интересно? Что в ней?

      Открываю…

      «…Давно это было. Очень давно.

      Начну с самого начала, но не стану точно утверждать, в какой день случилось это, всё ж не совсем со мной это было; могу лишь догадываться, что где-то за два месяца до моего рождения, сразу после крещенских морозов 1917 года, я впервые побывала здесь…»

      – Ничего себе! 1917 год! – выдыхаю после прочтения первых строк на первой странице тетради. – Это ж сколько времени-то прошло? Два века, что ли? Не-е, чуть меньше.

      Внимательно всматриваюсь в незнакомый размашистый почерк и машинально пролистываю тетрадь целиком, оценивая масштаб трагедии, внезапно постигшей меня.

      Почему трагедии?

      Так ведь не остановиться теперь мне, не прочитав весь, от корки до корки, разом дневник этих мыслей – чьих-то живых, завораживающих, необычных каких-то, немного мистических, волшебных, чудесным образом ко мне вдруг явившихся сегодня, первого февраля 2095 года.

      Впрочем, что тут волшебного, мистического? Подумаешь, автор за два месяца до рождения была где-то здесь.

      Где здесь?

      Кто была?

      И почему всё-таки до рождения?

      Жадно хватаю тетрадь и внимательно вчитываюсь в странный непечатный шрифт: никогда раньше не читала такого…

      «…Во всяком случае, когда Иван привёл меня в дом, только-только им ко дню свадьбы нашей построенный, я сразу узнала тот, вспомнила; поняла, что именно здесь была тогда, в день неназванный. Помню, как позвал меня кто-то сюда и, словно бы взяв за руку, показывал мне и этот маленький задний дворик для скота, и переднюю комнату с четырьмя небольшими резными окошками, и эту огромную белую печь на кухне, и просторные прохладные сени за ситцевой занавеской. Помню я и… глаза Богородицы с подросшим Младенцем у самого сердца…»

      …Ой! Так это ж, кажется, про нашу старинную икону «Знамение», что в папином кабинете на полке в углу на самом видном месте стоит. Лучше и не скажешь – Богородица с подросшим Младенцем у сердца…

      «…Правда-правда, я сразу поняла это, лишь заприметив дом вдали, хотя и не вспоминала о той встрече никогда с самого рождения.

      Но и другое поняла – не может того быть, не может, потому как не было никакого дома в феврале семнадцатого: новый Иван с братьями лишь в 1938 году справил, а старый от красного петуха пострадал летом 1912-го. Говорят, жара в тот год случилась необыкновенная, полдеревни