Мифогенная любовь каст. Павел Пепперштейн

расплылось в сладковатой улыбке.

      – Да я так… отстал, – ответил парторг.

      – Отстал? – туманно усмехнулся слепец. Он неожиданно лихо подбросил гитару, поймал ее в воздухе левой рукой, повернулся, словно цыган, на каблуках и затем, взяв нежный аккорд, запел улыбающимся, прочувствованным голосом, имитируя интонации Жарова, на мотив песни «Тишина за Рогожской заставою»:

      Тишина на Ивановском кладбище,

      Спят залупы у грязной реки,

      Лишь опарыш встает за опарышем

      Да кого-то ебут ямщики.

      Как люблю твои темные волосы,

      Как любуюсь пиздою твоей,

      Ты сама догадайся по голосу

      Темно-синей залупы моей.

      Расскажи, подскажи, утро раннее,

      Где с подругой ебаться нам тут?

      Может быть, вот на этой окраине,

      Возле дома, где плачут и срут?

      Дунаев зашел в комнату, где царили беспорядок и гниение. Мятые советские газеты устилали стол и пол, на беленой стене с потеками чая и вина была приклеена, видимо сброшенная с немецкого самолета, прокламация-обращение к советским людям, с маленькой свастикой над текстом. В грязных чашках завелась плесень, занавески на окнах были прожжены окурками. Добротные некогда шкафы стояли распахнуты и пусты, зеркала в них были разбиты. С улицы раздался сдавленный смех. Неряшливые шаги прозвучали по коридору, и в комнату вошли двое. Идущий впереди нес авоську с консервами. Он сутулился, седоватые волосы, свисая, обрамляли интеллигентное лицо с небольшими носиком и подбородком, с хитрыми и в то же время мечтательными раскосыми глазками. Зашедший следом выглядел как слегка опустившийся барин. Он был выше первого, с маленькой, изящной бородкой, полный, в китайском халате, надетом поверх светлой пижамы. В руках держал свернутую газету «Правда».

      – Мы украли, украли! – хрипло и пьяно пропел первый и встряхнул авоськой.

      – Мы сделали гадкое! – сладко протянул другой, в халате, и взмахнул кудрями.

      Слепой, погладив струны, пропел:

      Не страшны нам ничуть расставанья,

      Но, куда б ни забросил нас путь,

      Ты про первое в жизни ебание

      И про первый минет не забудь!

      Вошедшие захохотали (но на слепца отчего-то они не смотрели). Дунаев вдруг произнес:

      Рассвет не близок,

      Рано лампу выключать,

      Откладывать перо на полуслове,

      В своей душе смущенно замечать

      И волчий вой, и голос древней крови…

      Мы знамениты тем, что провели

      Полжизни на печи и в бессознанье,

      Но надо понимать, что замели

      Снега и вьюги наше бытованье.

      … И воины заснут вблизи невест,

      Сокровища под головы положат…

      Святые сны на много сотен лет,

      А там лишь Бог – и он во сне поможет!

      Рассвет приходит между сосен, словно вор.

      Крадет чернила, мысли и забвенье.

      Пора уснуть и выйти на простор —

      Лишь там душа найдет отдохновенье…

      – Э,