Честь имею. Виктор Вассбар

голову континентами земными да частями света её, это для него ноль значения, ниже лаптей его.

      – Так-то оно так, только для общего развития, всё ж таки, крестьянину это знать надо, – проговорил Абуладзе.

      – А на кой ляд ему нужно это общее развитие? – стоял на своём подпоручик. – Новый Ломоносов вряд ли предвидится в ближайшие сто лет, а если, какой и произойдёт из крестьянской среды, так от этого не отпадёт надобность пахать землю и растить на ней хлеб. А если он сядет в тенёк, да начнёт рассуждать как землю, к примеру, перевернуть, или откуда звёзды на небе, да зачем и почему луна светит, то сам с голоду помрёт и страну по миру пустит. А надо нам это? Вот оттого каждый на своём месте должен быть, – крестьянин хлеб растить, а мы страну защищать.

      – Это, значит, по твоему он должен с утра и до утра на наше пузо работать? – не унимался Шота.

      – Почему же? Времени свободного у него достаточно, после пахоты и уборки урожая, к примеру. Ремёсел-то у нас народных дай Бог каждому европейцу! Есть у русского мужика время заниматься ремёслами. Всё своими руками мастерит. Ему ложки железные ни к чему, он кашу деревянной, расписной ложкой загребает, дай Бог каждому! А масло, мёд, да зерно наше вся Европа за милую душу трескает, аж за ушами трещит. Нет, мил друг Шота, не нужна нашему крестьянину европейская культура, на русской земле он веками стоит, и стоять будет. Ему Русь милее, оттого он и не заглядывается на заграницу. Крестьянин у нас мирный, да, собственно, – Холмогоров махнул свободной от карт рукой, – как и весь народ русский. Нам чужие земли не нужны, свою за год не обойти.

      – Что-то ты противоречишь себе, Павел. Говоришь про ненужную крестьянину культуру, абстракцией её называешь, и одновременно восхваляешь ремёсла народные, что и есть образная абстракция.

      – А я полностью согласен с тобой, Павел Харитонович, – не отрываясь от созерцания природы пролетающей за окном купе, проговорил Свиридов. – Наш крестьянин, как и весь русский народ, собственной, тысячелетиями хранимой древнеславянской культурой живёт. Ему азиатские шелка и сладости европейские, как впрочем, и чопорность нашего доморощенного дворянства за ненадобностью.

      – Это на кого же вы намекаете, позвольте вас спросить, господин поручик, – возмутился Абуладзе.

      – Да, уж не вас, князь, успокойтесь, – ответил Свиридов.

      – В таком случае посматривайте в окно и не встревайте в чужой разговор. А то ведь я могу понять, что это вы обо мне. Я давно уже приметил, что вы к дворянству с пренебрежением. Только вот не пойму, чем же оно вам не угодило? Вроде бы и вы из этой среды, хотя и захудалой!

      – Ну, что вы, поручик!? Угодило, ещё как угодило. Цвет нации! Да вы, – повернувшись к Абуладзе лицом, – успокойтесь. Вас это не касается.

      – Вот меня-то в первую очередь и касается, – распалялся Абуладзе. – Вы, что… хотите сказать, что я не дворянин? Во мне течёт дворянская кровь, а в вашей, насколько