Вещие сестрички. Терри Пратчетт

нас пошабашить, милочка? Но у нас есть нормальная работа, зачем…

      – Она приглашает нас на шабаш, Гита, – объяснила матушка. – Не деньги зарабатывать. Ты что, совсем все позабыла? Так раньше сходка называлась…

      – А, значит, вечеринка?! – с надеждой переспросила нянюшка.

      – Только без плясок, – предупредила матушка. – Начнете выплясывать – сразу по домам разойдемся. И чтобы песни не горланить! Вообще, смотрите не перевозбуждайтесь, обойдемся без притираний и прочих гадостей.

      – От свежего воздуха-то – одна только польза! – с восторгом сказала нянюшка.

      Маграт, как ни была разочарована запретом на ритуальные танцы, все же поздравила себя с тем, что вовремя прикусила язык и не выдала на-гора парочку других предложений, которые пришли ей на ум. Она пошарила в захваченной из дому котомке. То был первый в ее жизни шабаш, и она была преисполнена решимости не отступать от норм приличия.

      – Лепешку кто-нибудь желает?

      Матушка, прежде чем надкусить угощение, подвергла его строжайшему осмотру. На лепешках Маграт изобразила летучую мышь, глазки которой обозначались ягодками черноплодной рябины.

      Карета раскроила густую поросль на опушке леса, пару секунд катилась на двух колесах, поскольку ухитрилась врезаться в валун, но затем, дерзко поправ некоторые из очевидных законов механики, выровняла свой ход и возобновила громыхание. Впрочем, сейчас экипаж чуть снизил скорость. Начинались первые отроги.

      Возница, приподнявшийся на цыпочки подобно наезднику на колеснице, смахнул со лба прядь волос и всмотрелся в ожидающие его дали. Места в ущельях Овцепиков – глухие, заповедные. Но все-таки от внимания путника не ускользнул мелькнувший огонек. Как бы там ни было, огонек – примета добрая.

      В этот миг в крышу вонзилась первая стрела.

      В это же самое время Веренс, король Ланкра, совершал одно важное открытие за другим.

      Подобно большинству смертных – по крайней мере, подобно тому большинству, которое заполняет возрастной промежуток от нуля до шестидесяти лет, – Веренс не отягощал свой рассудок помыслами о том, что случится с ним по окончании срока жизни. Подобно большинству смертных, он безотчетно полагал, что тем или другим образом все должно устроиться по-человечески.

      И подобно большинству смертных, канувших в Лету, Веренс нынче был мертв.

      Выражаясь более точно, он валялся у подножия одной из своих лестниц в замке Ланкр, и в спине у него торчал кинжал.

      Переменив положение своего тела на сидячее, Веренс поразился тому, что, хотя некто, кого он был склонен отождествлять с самим собой, принимает сидячее положение, нечто, во всем напоминающее его собственное тело, продолжает лежать на полу.

      Тело это – наконец-то он получил возможность взглянуть на себя со стороны – смотрелось очень даже недурно, да и вообще Веренс всегда испытывал к нему крепкую привязанность. Однако даже самые крепкие узы когда-нибудь рвутся.

      Тело было большим, сильным. Веренс оказывал