Записки понаехавшего. Михаил Бару

лексикон до минимума. Сначала укорачивают предложения, потом употребляют только слова, потом только короткие, а в возрасте Михалкова пользуют только буквы. Я, однако, не о буквах – (да и грех над этим смеяться: сначала доживи до этих мафусаиловых веков, напиши дядю Степу, гимн, а потом и смейся) о детях, которые читали стихи юбиляра со сцены Большого театра. Смотрел, смотрел на них и вдруг понял, что просто хороших детей в матросках и разноцветных бантиках (не заложников, не беспризорников, не жертв педофилов), читающих просто хорошие стихи, в последний раз на телеэкране я видел еще при советской власти. Их, конечно, еще раз покажут на его столетний юбилей, но до него еще нам всем надо дожить.

* * *

      В вагоне напротив меня сидел молодой человек – широкоплечий, обритый наголо, в черной футболке с красными готическими письменами, с серьгами в ушах, в модных кроссовках с белыми шнурками толщиною в палец, зашнурованными таким хитрым образом, что ноги кажутся опухшими, и сосредоточенно читал книгу «Блаженные Санкт-Петербурга».

* * *

      Сломался лифт. Поднимаюсь к себе, на восьмой этаж, пешком, попутно читая надписи на стенах. Неизвестный Саша пишет неизвестной Анне: «Анечка, я с ума по тебе схожу. Сука ты голожопая». И под этой надписью с превеликим тщанием нарисовано все то, что не дает покоя Саше. Вспомнились мне по этому случаю известные стихи Катулла: «И ненавижу ее, и люблю. Это чувство двойное. Боги, зачем я люблю? И ненавижу зачем?» И я задумался – а каков был первоначальный вариант этого стихотворения? Не было ли в рукописи иллюстрации, сделанной Катуллом…

* * *

      Вчера утром захожу на станцию метро Шоссе Энтузиастов. Там в самом конце зала есть большой барельеф. Из стены выступают гранитные обрывки цепей, кандалы, обломки корон и куски рук, какие-то циклопические коленно-локтевые суставы, скрюченные пальцы и огромный торчащий кулак. И все это с трупно-люминесцентной подсветкой, но без траурного марша.

      Про этот Кулак Энтузиаста ходили в свое время разные слухи. Году эдак в восемьдесят девятом, когда только стали расцветать у нас махровым цветом самые различные кооперативы, присели под кулаком на минуточку двое сотрудников одного из райкомов комсомола обменяться накладными на партию переходящих красных знамен… Скорая приехала – а они уж и не дышат. Еле потом накладные вытащили из окоченевших пальцев. Через года два или три был случай, когда под Кулаком Энтузиаста нашли пустую картонную коробку из-под ксерокса, полную уж не помню чего, и рядом с ней мокрое место. Или два. И больше – ничего. Потом к кулаку приезжала следственная бригада, фотографировали все вокруг вплоть до швабры станционной уборщицы, но, судя по всему, так ничего и не нашли. Приходил и шустрый репортер с портативным диктофоном. Он тоже ушел несолоно хлебавши – свидетелей происшествий не нашлось даже за вознаграждение, а сам кулак молчал, точно каменный, хотя и подносили к нему диктофон не раз и не два. Впрочем, по результатам журналистского вынюхивания тиснул-таки щелкопер статейку